— Я о себе знаю с детства. В 65-м или 66-м году вышел фильм «Библия», и мы в первом классе — хорошо это помню — поехали в кино смотреть этот фильм. С чего начинается фильм? Первая сцена — лежит Адам. Видишь: голый человек лежит. Это были первые фильмы, где голыми показаны люди. Мне было семь лет. Я не знаю, как это сказать… Я «хотел» этого человека.
— И ты почувствовал сразу, что тебя привлекает именно Адам, а не Ева?
— Я даже не смотрел на нее. В следующем году, в 67-м, мне девять лет. «Ромео и Джульетта». То же самое. Первая сцена. И я своей лучшей подруге говорю: «А там Ромео голый и Джульетта голая». А она говорит: «Да, и Джульетта красивая». Невинно! Вот такие разговоры были между нами. Я, ребенок, абсолютно не видел в том ничего плохого, что я хочу то и то. Но только с Адамом, с Ромео. Я, может, был несколько изолирован, но фактически со всех сторон — медиа, школа, церковь, общество, власти — бомбят тебя, мол, если ты гомосексуал, ты болен, в тебе сидит дьявол, ты чудовище, ты что-то там… Это остается на всю жизнь.
— Травма.
— Травма. Ребенок это интенализует, как это сказать?
— Впитывает это в себя.
— Как правду. Слава богу, что за это время моей жизни столько изменилось. Но я родился еще в то время, когда это было нелегально. Гомосексуализм легализовали только где-то в 70-е годы. Мне было в 1968-м году 10 лет. И началось этот движение как раз в Нью-Йорке. Недалеко от места, где мы жили. И полиция пришла и начала их там избивать. И они впервые стали отбиваться, бутылки бросать в полицейских. И начался прайд — сопротивление за свои права. И вот 28 июня 1968 года началось это. И слыша каждую новость, я знал, что это обо мне, это мои люди. Если ты черный — ты раса. Ты родился в этой семье и, если тебя оскорбляют, ты приходишь обратно — и тебя родители понимают. А здесь ты абсолютно один. И не к кому обратиться. Когда показывали в медиа, как эти гомосексуалы выглядят, то это ужас был.
— Но у вас такие теплые доверительные отношения были в семье. Почему ты еще в детстве ни с кем не поделился?
— Мы все были продуктом этой пропаганды «промывания мозгов». Помню, потом уже Антон Шукелойц, бывавший у нас, говорил: «Такого у нас не было!»
— Патриарх белорусской эмиграции Антон Шукелойц, два года назад он умер, ему было 102 года. Или почти 102 года. Так, говоришь, геи были у него не в большом почете?
— Ты живешь в этом шкафу, это фактически живая могила. Ты жив, но ты должен искать какого-дублера себе, чтобы выжить. Причиной того, что у меня отсутствовали амбиции, был страх.
— Боязнь открыться.
— Было такое в 70-х (все об этом говорили, об этом писали) трансформационное движение — психологические курсы, они назывались ЭСТ. Это были два уик-энда, ты идешь на них — и меняешься. Ты становишься тем, кем ты есть. Обещали, мол, ты решишь свои проблемы. Они были дорогими (около 500 долларов). Только более менее состоятельные люди могли туда пойти. 400 людей в большом зале собирались в субботу с шести утра до полуночи и в воскресенье то же самое. Не буду все рассказывать, очень страшно мне было туда идти, но надо было с этой головой что-то делать.
— Сколько лет тебе было?
— Мне был 21 год. Это мне порекомендовала одна белоруска из Канады. Там тренер один, он только говорил. Свободно нельзя было уходить, только если он скажет. Люди сбегали оттуда со страху от того, что начинало всплывать. У каждого было что-то свое. Говорили, мол, «это как нацисты, закрывают двери». А ты подписываешь перед этим: «я буду придерживаться правил». Тогда тренер говорит: «Богдан, хочешь что-то сказать?» — «Я хочу сказать, что я гей». И все: «Браво, браво, браво».
— И первый раз в жизни ты тогда публично это сказал?
— Да. Было забавно очень. Это такая смесь буддистской философии и других. Надо примириться с тем, что есть. И жить в этом моменте. БУДЬ ЗДЕСЬ СЕЙЧАС. После этого понемногу-понемногу пошло. Я начал учиться вокалу. У меня была такая замечательная учительница. Я помню, как пошел с ней в ресторан после лекций. И помню, как это было трудно сказать человеку, который тебя долго знает. Она говорит: «Просто скажи». И тогда я сказал: «Я гомосексуалист». — «Это замечательно!»
— Она так закричала? Почему же она так была восхищена этой новостью?
— Человек должен быть тем, кем он есть.
— А что ты почувствовал, когда на том семинаре услышал аплодисменты? Облегчение?
— Конечно, облегчение. Но дело не в том, чтобы тебя приняли. Ты должен сам себя принять. Но, если говорить об обществе, как оно смотрело на это, как они трактовали этих людей, то надо сказать, что по сей день больше всего самоубийств среди геев. Ничего абсолютно страшного нет в том, чтобы быть геем. Я бы никогда этого не променял, иначе будешь абсолютно не ты.
— Тебе было очень трудно выйти с этим в американское общество, которое куда толерантнее. В белорусское иммигрантское сообщество с каминг-аутом ты бы никогда не вышел.
— Это было уже здесь, несколько лет назад, когда меня что-то сильно разозлило, какие-то комментарии. Я тогда блог написал. Лет десять тому назад.
— Как узнали об этом в семье?
— У меня всегда было такое впечатление, что они должны были об этом знать, чувствовать. Но было очень тяжело. Среди геев ходила шутка: «Когда будешь своим об этом говорить, то надо так: «Мама, папа, у меня хорошая новость и плохая новость. Плохая новость — та, что я гей. А хорошая новость — я умираю». Такой черный юмор: мол, родителям не придется переживать этот позор.
