Бывший старший вице-президент IT-гиганта EPAM Максим Богрецов сейчас находится в Беларуси и участвует в деятельности Координационного совета. В видеоинтервью «Ток» с Настасьей Ровдо он объяснил, чем руководствовался, когда вылетел из «безопасной» Америки в Минск и почему важно сейчас находиться на родине.
Максим Богрецов. Фото Надежды Бужан
— Многие считают, что можно перевести деньги из-за границы потерпевшим. А что руководило вами, когда вы садились в самолет, чтобы вернуться в Минск?
— Во-первых, насчет того, что вы говорите, что можно помогать издалека. Безусловно можно, и то, что делают люди, — это замечательно. И то, что они выходят на акции поддержки, и то, что помогают деньгами, — это класс. Это показывает, сколько всего можно будет сделать потом, когда здесь все-таки установится нормальная правовая система. Потому что весь этот уровень патриотизма и гордости за свою страну, он у этих людей никуда не денется, он останется. А дальше уже каждый должен выбирать приемлемый для себя уровень рисков, потому что он не маленький. У каждого здесь безусловно своя ситуация и то, что я нашел для себя допустимым, необязательно допустимо для других людей.
Есть моменты, которые можно делать только здесь. Вот мы говорим о сборе помощи. Сегодня, чтобы помощь сюда поступала каким-то образом, чтобы помогать тем людям, которым нужно помогать, — это очень сложно. Практически невозможно. Власти всегда делали всё, чтобы препятствовать в работе и точно уж не помогать некоммерческим организациям, которые могли заниматься благотворительностью. Власти всегда опасались, что это может быть очаг чего-то еще. А сейчас они специально перекрывают кислород где только можно. Поэтому собрать деньги на Западе — это не то же самое, что помочь человеку здесь. И мы говорим только о самой простой части: как организовать помощь.
А есть же в общем-то сложные вещи. Это преодоление кризиса и переход к нормальной жизни, когда жизнь происходит по закону. Мы очень часто с коллегами обсуждаем такую очень простую дилемму. С одной стороны, не говорить об изменениях в Конституцию нельзя, потому что хочется показать всем, что есть план, как потом перейти к такой жизни, что это [то, что произошло в Беларуси после выборов] будет невозможно, что это не повторится.
С другой стороны, наша сегодняшняя ситуация не в том, что у нас плохая Конституция и плохие законы, хотя много в них есть плохого. Проблема в том, что эти законы не исполняются абсолютно никак. Если они не исполняются государством, то какая тогда разница, насколько мы можем улучшить эти законы и насколько быстро?
Здесь фундаментальный вопрос в том, как прийти к тому, когда все исполняется. Ну и если находиться с той стороны границы, я не вижу много инструментов, которыми можно было бы в этом процессе помочь. А чтобы помогать здесь — хоть и ограничены возможности пока, — по крайней мере, они есть.
— Правильно ли я понимаю, что это возможности такого диалога и поисков путей с такими же единомышленниками?
— Как один из моих коллег очень правильно сформулировал, мы проходим несколько фаз.
Сейчас мы проходим фазу давления, когда власть все еще думает, что давлением можно решить проблему. И тут ничего другого нельзя сделать, кроме того чтобы быть со своим народом и показывать, что это давление ни к чему не приводит. Вот это то, где мы находимся.
Естественно, что, когда наконец до разных участников этого процесса на стороне властей дойдет, что это ни к чему не приводит, будет происходить переход к какому-то разговору. И кто в этом разговоре будет участвовать, в каком качестве, какую субъектность представлять, это вторично. Важно, что кому-то это нужно будет здесь делать. Будем надеяться, что мы к этому перейдем довольно скоро.
А дальше никуда деться невозможно будет, кроме как провести всё таки какие-то вещи, которые приведут к новым выборам. Потому что на сегодня легитимная власть в Беларуси отсутствует, ее нет. И мы должны прийти в момент, когда она появится. Поэтому эти все три фазы они будут требовать максимального присутствия и работы здесь, потому что это наше внутреннее дело, внутрибелорусское.
