«Задерживал меня ОМОН, я не успел далеко от дома отъехать. Вели себя адекватно, вежливо. Я понимал, для чего это все, поэтому взял сумку из машины, которая у меня всегда подготовленной лежит. Отвезли меня Центральное РУВД, посадили в обезьянник. В РУВД стали фабриковать протокол, якобы я 21 марта принимал участие в массовом мероприятии в Лебяжьем. Но ведь я был на самоизоляции. Потом принесли протокол, мол, я оказывал сопротивление при задержании. По версии милиции, я во дворе РУВД упирался, не хотел идти. Все это неправда, все сфабриковано.
Меня доставили на Окрестина по этому протоколу. Я требовал адвоката при составлении протокола, называл телефон, но ничего мне не дали, хотя это мое законное право. Мне даже не дали копию протокола, ее демонстративно порвали и кинули в мусорку. На Окрестина — целая эпопея, пятнадцать суток беззакония.
Там переполнены камеры. Политическим, чтобы жизнь малиной не казалась, подсаживают бомжей. В камерах с одним местом спальным — три-четыре человека. Вся эта система заточена на то, чтобы унизить человеческое достоинство. Это нарушение их же правил. Они периодически и говорили и намекали, что издеваться над людьми — это команда сверху.
Не было ни матрасов, ни подушек, яркий свет горел на протяжении всех пятнадцати суток, его не приглушали. Я сразу попал в карцер. После того как им не понравилось что-то, то вылили в камеру ведро хлорки такой концентрации, что сразу же у людей начались проблемы. Карцер — это одноместная камера, где находилось 7—8 человек. Хлорка была очень высокой концентрации — сразу заслезились глаза, рвотные рефлексы, головокружение. Одному парню совсем было плохо. Получалась этакая газовая камера. Они и раньше практиковали хлорку, но слабой концентрации.
Когда увидели, что людям плохо реально, то сначала открыли «кормушку». Мне самому стало плохо, все это спровоцировало гипертонический криз, поэтому меня доставили в больницу, где целые сутки сбивали давление.
Когда сбили давление, то сразу же приехал конвой, который отвез меня обратно на Окрестина. ЦИП сегодня — это официально созданная пыточная, чтобы унизить людей, сделать пребывание невыносимым, издеваться над людьми. Перенаселенная камера — это ведь уже место, где дышать тяжело.
Какое-то время я был в нормальной камере, переполненной, но тем не менее. За пять дней до освобождения меня снова поместили в карцер. Там никто не объясняет за что, нет возможности обратиться к кому бы то ни было, пожаловаться — ты лишен всего. Ни бумаги, ни ручки. Слушают жалобу — и идут дальше, как если бы ты ничего не говорил. Ничего не фиксируется нигде.
Эти пытки продолжаются каждый день, совершаются преступления. В карцере сразу было три бомжа, потом еще троих докинули. Так и сидели: я и шестеро бомжей. Многие из них не прошли обработку — насекомые и так далее. Спустя какое-то время часть бомжей увели и привели троих политических… И тот специфический запах — не открывают «кормушку», чтобы воздух не поступал.
Пять дней я не принимал пищу, после того как меня поместили в такие условия. Это был единственный способ протеста. Всем было все равно. Я спросил, докладывают ли об этом начальнику. Говорят, да. Ну хоть как-то.
Я не заметил, что персонал ЦИПа с неудовольствием издевается над людьми. Они это делают в хорошем настроении — для них мы животные.
Никто ничего не объясняет, поэтому не знаю, почему отпустили на день позже, мы для них немые животные. Капельку мёда добавлю: там удивительные люди, никто не падал духом, несмотря на унижения. Мы много смеялись, полемизировали, играли во что-то. Очень солидарная атмосфера была, хотя многие впервые попали в такие условия. Было весело часто, по взрывам смеха понимали, что рядом тоже были политические.
На Окрестина не избивали. Они нашли другие возможности для пыток, и неизвестно что хуже. У них свободные места, но специально устраивают перенаселенные камеры, чтобы было невыносимо. И это делают сотрудники милиции, которые обязаны защищать права людей. Я не знаю, где их брали. Ощущение, что их не рожали мамы, что у них нет семей. Жестокость немотивированная абсолютно».