«Думал, что просто поеду домой»
«Когда я вышел из колонии, я думал, что сейчас поеду домой и на этом моя история будет закончена, — говорит Дмитрий. — Я буду жить, как и раньше, как до тех событий майских, когда меня похитили. Но нет. Мне сказали, что все только начинается. Что если я сейчас не покину страну, то, возможно, больше не смогу этого сделать. Меня начнут снова преследовать, я снова могу попасть за решетку. Вдобавок у меня была обязанность отметиться в милиции в течение трех дней после освобождения. Мне ничего не оставалось, как уехать»»
Читайте также:
«Соскучился по мороженому». Первое мини-интервью на свободе политзаключенного Фурманова, который проходил по «делу Тихановского»
Дмитрий говорит, что на его отъезде настаивали в том числе и родители. Сразу после освобождения они быстро увезли его от зданий колонии. Объяснили, что ситуация безысходная и он должен ехать. Через четыре часа после освобождения бывший политзаключенный прощался с родителями на вокзале в Минске.
«Они сели в маршрутку, которая отвезла их в Гродно. А я на автобус, который меня вывез за границу, — рассказывает Дмитрий Фурманов. — Я даже не доехал до Гродно, не побыл дома. С родителями я виделся только в автомобиле, пока ехали в Минск. Сейчас мы разговариваем с ними по телефону, через видеосвязь. Это лучше, чем находиться в страхе и ждать каждый момент, что кто-то за мной придет. Но риск неоправданный в моем случае. Мне нужно было выбрать, жить на свободе условной, но не чувствовать себя свободным, либо жить в свободной стране».
С момента освобождения Фурманова прошло более трех дней (разговор записывался 27 октября), но пока его в Беларуси никто не искал. Об этом Дмитрий знает от родителей.
«Группу захвата для нас готовили еще в Слуцке»
Дмитрий Фурманов вспоминает, что за несколько дней до гродненских событий был с Сергеем Тихановским в Слуцке. Уже после освобождения он узнал, что там для группы Тихановского готовили группу захвата, однако задержание по какой-то причине произошло только через три дня на пикете в Гродно.
«Недавно я узнал, что существуют какие-то записи переговоров силовиков об этом, — говорит Фурманов. — Сам еще не слушал их. Но мы и тогда знали, что за нами уже начали охотиться, были такие слухи. Как только мы из Минска поехали по другим городам, то началась охота. Но тогда я просто собирал подписи, был членом инициативной группы. Мне даже в голову не могло прийти, что это может быть чем-то незаконным. Я и сейчас этого не понимаю».
По словам бывшего политзаключенного, в материалах его дела не было никаких доказательств вины, только отдельные, не связанные между собой бумаги и документы. Характеристики, письма в его адрес, ответы Фурманова людям, писавшим ему. Дмитрий рассказывает, что приговор на руки получил, когда был в карцере гродненской тюрьмы. Из него он узнал, в чем следствие усмотрело наибольшее преступление.
«Это был тапок, которые я подарил Тихоновскому как символ протеста, — говорит Фурманов. — Я наконец тогда понял, за что сижу в СИЗО уже год. Это была основная моя вина. При этом с самим Тихановским во время следствия я даже не виделся. Следственные органы вообще не особо церемонились с допросами. У них была скорее задача признания мной вины. Подробные вопросы следователь начал задавать, уже когда я был на «Володарке», через два месяца после задержания. Они также хотели, чтобы я наговорил на других такого, что бы им подошло. Но у меня не было, что сказать. Они хотели, чтобы я оговорил Тихановского. Спрашивали, что он говорил, какие лозунги. Но я ничего не слышал. Это сильно не нравилось следователям».
По словам бывшего политзаключенного, давление на него оказывалось в основном психологическое, физически Дмитрия избили только в момент задержания. Тогда его ударили в лицо, в результате чего он на какое-то время потерял сознание. Во время следствия и заключения в колонии на политзаключенного давили помещением в карцер и ШИЗО, а также лишением переписки с близкими.
«После 9 августа у меня вдруг начали меняться следователи»
«Мне трудно сказать, о чем думают сотрудники следственных органов, которые ведут политические дела, — говорит Дмитрий. — Я могу предположить, что они понимают, что на самом деле происходит. Наивно думать, что они не в курсе того, что вокруг них происходит. Думаю, они абсолютно все понимают. Я знаю много случаев, когда люди из следственных органов уходили. Они не могли терпеть лжи. А те, кто остался и продолжил заниматься произволом, — для меня загадка. Не понимаю, как можно это делать вопреки своей совести».
Бывший политзаключенный рассказывает, что за полгода следствия следователи у него менялись постоянно, началось это после событий 9 августа. До этого дело Фурманова вел один человек. По словам Дмитрия, перемены он связывает с событиями в день выборов.
«Я 9 августа был уже в жодинской тюрьме, — вспоминает Фурманов. — В тот день с самого утра у нас начали проверять камеры. Если обычно лояльнее это делалось, то тогда проверили досконально все. Даже газету нельзя было оставить не в том месте. Во время проверок в дверях камеры стояли сотрудники в черной одежде, в балаклавах. Амбалы такие. Наверное, это делалось на случай начала бунтов в тюрьмах, чего-то такого. Об этих амбалах я слышал позже и в колонии. Рассказывали, что там даже были солдаты с военной техникой».
Дмитрий Фурманов говорит, что о событиях 9 августа и следующих дней в Минске он узнал только через несколько недель. После 9 августа к нему в камеру какое-то время не приводили новых заключенных, их количество только сокращалось. Все новости он узнал в начале сентября от адвоката.
«Тогда тоже начали приходить письма, — рассказывает бывший политзаключенный. — Естественно, прямо никто не писал мне о протестах, но по каким-то приметам можно было догадаться. Также газеты. Особенно издание «Новы час» мне помогло, основная информация доходила от них. Это было здорово. Означало, что мы не напрасно всё начали. Конечно, было страшно читать о покалеченных и убитых. Но надо всё равно добиваться свободы. Приходится чем-то жертвовать».
«О голодовке родных я узнал от моего адвоката, — говорит Фурманов. — Родители тоже писали мне об этом в письме, но я его получил только через 40 дней, когда был уже в Жодино. Адвоката ко мне тоже пустили со сложностями в те дни. Следователь хотел мне задать вопросы, и поэтому адвокат смог пройти».
Дмитрий говорит, что сразу не поддержал поступка матери и своей девушки. Он говорит, что голодовка — это уже значит, что нет выхода. Если остается мучить свой организм, портить здоровье. Говорит, что не видел логики, не понимал того, как голодовка родных может помочь ему освободиться. Однако позже он изменил свое отношение.
«Оказалось, что если бы не голодовка, то мои близкие не познакомились бы с людьми, которые в итоге их поддержали, — говорит Дмитрий Фурманов. — Которые сейчас помогают мне. Я бы не смог находиться сейчас в безопасности. Получилось так, что голодовка моих родных сблизила людей, которые мне сейчас помогают. У них образовалась большая компания друзей. Они все контактируют между собой. Знаю, что так даже образовалась одна пара, парень и девушка влюбились друг в друга. Они сейчас живут вместе. Мне все это было приятно услышать. Я понял, что голодовка близких принесла свои плоды, которые мне сейчас помогли».
За время нахождения за решеткой Дмитрий Фурманов побывал в СИЗО № 1 на улице Володарского в Минске, следственной тюрьме № 8 Жодино, пересыльном пункте в Барановичах, гродненской тюрьме и витебской колонии. Он говорит, что повсюду администрация старалась ограничить его контакты с другими «политическими». Поэтому особенно Дмитрию запомнился только один такой случайный знакомый.
«Алексей Головкин, я был с ним в гродненской тюрьме, — вспоминает Дмитрий. — Его посадили за оскорбление Шуневича и Караева в интернете. Мы вместе буквально сутки побыли, он тоже из Гродно, с Фолюша. Я тоже там в Гродно жил, его отец тоже военный. Мы поговорили, я понял, что это очень умный человек. Инвалид с детства, но работает айтишником, дистанционно. Было очень странно видеть, что такой умный человек сейчас за решеткой за какие-то комментарии в интернете. Он мог бы много хорошего сделать для страны. Сейчас Андрей в колонии, ему дали три года».
«Это все было не напрасно»
Дмитрий рассказывает, что в основном сидел с уголовниками. Про сокамерников ничего плохого сказать не может, среди них были преимущественно адекватные люди.
«Возможно, мне администрация таких подбирала, — говорит Дмитрий. — Не сажали неизвестно с кем. Случались небольшие ссоры, но я всегда старался идти на диалог, чтобы разрешать ситуацию. Главное — поддерживать друг друга, не делать ничего плохого. Не придумывать теорий заговора, схем. Нужно быть самим собой, это основное в общении с людьми. Разумеется, я не думал, что когда-нибудь попаду за решетку. Всегда старался соблюдать закон. Не лез ни в какие схемы. И я до сих пор считаю, что меня осудили несправедливо. Я продолжаю обжаловать свой приговор. Надо бороться».
До конца весны 2020 года Дмитрий Фурманов никогда не был ангажирован в политику и избирательные кампании. Следил за ними и в 2010 году, и в 2015-м, однако мысли участвовать самому не было. Она могла бы и не появиться в 2020-м, но вмешалась пандемия. Был без работы, окончил курсы программирования, начал учить английский язык. Свободного времени хватило и на сбор подписей.
«Я не жалею ни о чем даже сейчас, после колонии, — говорит бывший политзаключенный. — Все было бы напрасно, если бы не было тех событий, которые произошли в августе. Но они произошли, поэтому я ни о чем не жалею. Опять же, это не дело одного человека. Очень много сделали другие люди. Светлана Тихановская не бросила всё сделанное. Сейчас это действительно президент страны. Это круто. Наша работа была ненапрасной».
Свой сравнительно небольшой срок заключения Дмитрий оценивает неоднозначно. Говорит, что даже этого многовато для человека, который не считает себя виновным. С другой стороны, полтора года заключения на фоне приговоров в 5—7 и более лет не так и много.
«Надо также понимать, что эти полтора года для меня не были самыми простыми, — говорит Фурманов. — Начиналось все хорошо и просто. Но закончилось в ШИЗО, что было самым сложным. Поэтому я могу сказать, что это очень долго. Я думал, что людям, получившим больше меня, не придется сидеть целые сроки. Что я буду единственным, кто отсидит свой срок полностью. Казалось, что победа близко и нас всех скоро отпустят. Но этого не произошло. Уже есть люди, которые выходили после меня. То, что кому-то придется сидеть по 10 лет и дольше… у меня это даже не укладывается в голове. Но если все будет тянуться так, как сегодня, то это возможно».
«Сейчас достаточно просто что-нибудь делать»
«Светлана Тихановская пока не связывалась со мной, — говорит Дмитрий Фурманов. — Я понимаю, что у нее плотный график. Много работы. Я сам чувствую, что еще нахожусь в прострации. Все хотят со мной поговорить, встретиться. Со Светланой у нас связь через третьих лиц пока. Мне помогают оформить необходимые документы. Я даже не знаю, в каком статусе нахожусь. Я надеюсь встретиться со Светланой, поговорить. Если ей понадобится моя помощь, то я буду только рад».
Дмитрий Фурманов признается, что очень удивлен успехом Светланы Тихановской, ее достижениями.
«Я никогда не думал, что человек, настолько далекий от политики, сможет столько добиться, — говорит Фурманов. — Такого признания у белорусов. Выйти на уровень международного политика. В целом я не могу оценить, правильно ли действует штаб Тихановской. Я пока не имею всей информации. Со временем смогу, наверное. Но я могу сказать, что в любом случае можно ошибиться. Сейчас такое время, что трудно что-то спланировать, осуществить что-то. Мы только спустя время сможем понять, что было правильно, а что нет. Сейчас достаточно просто что-нибудь делать».
Со своей девушкой Ольгой Дмитрий еще не виделся, их встреча состоится через несколько дней. Пока Дмитрий разговаривает с ней по видеосвязи.
«Когда первый раз увиделись, то я спросил, узнала ли она меня, — говорит бывший политзаключенный. — Я еще без бороды, лысый почти. Сильно похудел за то время, что был в ШИЗО. Она плакала от радости. Сказала, что узнает. Это были радостные минуты».
Дмитрий Фурманов говорит, что пребывание за решеткой его изменило. Сможет ли он вернуться к прежнему состоянию, покажет только время. Пока полностью расслабиться ему мешает ситуация в Беларуси.
«Я очень сильно изменился, да, — признается бывший политзаключенный. — Думаю, эти перемены могут пойти мне на пользу. Но и плохие привычки тюремные тоже появились. Продолжаю постоянно следить за тем, что говорю, за каждым словом. Считаю, это плохая привычка, от нее необходимо избавиться. До сих пор боюсь звонков в дверь или на телефон. Неожиданных звуков. Мне кажется, что сейчас за мной придут и я снова оеажусь в тюрьме. С другой стороны, есть и хорошие привычки. Я теперь умею сам заботиться о себе в бытовом плане. И не только о себе, но и о окружающих. У меня появилась привычка помогать всем. Это очень хорошо».
