«К пяти годам я уже знала всё о жестокости этого мира»
«Наша Нива»: Каким было ваше детство в деревне?
Светлана Курс: Очень крутым и счастливым. И попутно — это же детство в деревне — там нет нескольких лет зоны комфорта, когда ты веришь, что зайчики и волки могут подружиться, что мясо появляется в витринах магазина, всегда красиво упакованное. Вся жизнь в деревне прошита смертью. К тому же со мной особо никто не церемонился.
Мама была в школе, она очень много работала. Меня воспитывали обе мои бабушки, а у них не было принято церемониться с детьми. Поэтому до моих трем-пяти годам я уже знала всё о жестокости этого мира.
Как бьют свинью, как сжигали людей в деревнях… Но это в детстве воспринимается нормально. И получив такую прививку, ты потом спокойно смотришь на все несчастья.
Я смотрю, как сейчас воспитывают детей бесстресово — может, оно и правильно. Но я не хотела бы воспитываться только на «Смешариках» или еще каких-то мультиках.
«НН»: Вас же возили по бабкам-шептухам?
СК: Возили. Бывало, когда не было коня, бабушка меня брала на руки и сажала на спину. Я прекрасно помню, как мои родители говорили: ну, это уже не жилец. У меня было никак со здоровьем примерно до пяти лет.
«НН»: И шептухи помогли?
СК: Помогли. Так меня и к врачам пытались возить. У меня была детская падучая болезнь — это когда человек падает, закатывает глаза и почти не дышит.
Я помню, что в больнице уже почти умирала. И тогда Бог мне подарил лучшие воспоминания моей жизни. Когда я умирала, пришли три старика. Они меня позвали с собой и привели к горизонту. Я пошла за ними, а потом повернула обратно. Я долго-долго с этими старцами разговаривала, когда поправилась. И до сих пор помню обиду, как соседка девятилетняя надо мной смеялась, слышала эти рассказы.
«НН»: А теперь верите в мистику?
СК: Конечно, верю. Она на расстоянии протянутой руки, совсем близко. Ее нужно только уметь увидеть. Я ее, может, и чувствую, но сама не лезу, потому что это не мое дело. Не надо быть слишком самонадеянной — это никогда не проходит просто так.
Фото Дирка Скибы
«В 90-х мы были чужими на этом празднике жизни, потому что всех всё устраивало»
«НН»: В 90-х вы жили в Минске. Столичная богема — какой она была?
СК: Домотканой в хорошем смысле и очень талантливой. Почему домотканой? Люди были очень простыми, открытыми. Они вырвались из-под камня советского, который лежал на нации 70 лет. И как только тот камень от нас отвалили (мы под ним были как блеклая трава, не надеявшаяся увидеть солнце), то, конечно, рванули все в рост. А 1994-й, когда этот камень был навален снова, мы тяжело пережили — три последующих года был удар за ударом.
Тогда мы были чужими на этом празднике жизни, потому что всех всё устраивало. И все наши крики, что это фашизм, что будет плохо, никто не слушал. Все считали, что пришла сильная рука, порядок наведёт, на божьем суде всем по жопе будет. Вот так я запомнила 90-е.
Говорят, что это ностальгия, потому что мне было 20. Но, честно говоря, никакой ностальгии по 20 годам никогда не испытывала — по-моему, 40 и 50 намного лучше.
«НН»: Почему 40 лучше, чем 20?
СК: Знаешь уже, что происходит в мире. Тебя уже так не кидает из одного в другое, ты не так зависишь от того, как тебя воспринимают другие, увереннее себя чувствуешь. Даже несмотря на перемены с телом, которые связаны со старением, люди счастливее. Просто этой тайны молодые не знают.
На самом деле, страхи, мол, мы будем старыми и некрасивыми, — преувеличение. А дружбу и любовь можно найти в каждом возрасте. Главное — сохранить здоровье.
«Всегда мечтала преодолеть отвращение к старости»
«НН»: Где работаете сейчас?
СК: Работаю в музее Войска Польского. А после работы — на собственной хоздеятельности, перевожу. Занимаюсь коммерческими, техническими, литературными и другими переводами. Пока что на кусок хлеба скромный имею.
«НН»: Во время пандемии вы подались в социальные работники. Чем стал для вас этот опыт?
СК: Теперь я уже не готова его повторить, потому что очень разбаловалась. А тогда…
Я всегда мечтала преодолеть отвращение к старости. Поскольку у старости множество печальных проявлений, о которых мы не знаем.
Например, 11 болезней в среднем приходится на каждого старика — таких, которые уже не лечатся, как Паркинсон. Грибок выглядит ужасно. Подмывать старых людей тяжело. Еще у меня был подопечный, который полностью высох, как мумия — черный, на нем трескалась кожа.
Я бы работала и дальше, но, извините, 16 злотых в час (около четырех долларов. — «НН») мне уже было мало, а работа тяжелая. Вот поэтому когда мне предложили пойти в музей, я поняла, что это буквально предложение отдохнуть в музейных тихих залах. И согласилась на это.
А теперь, когда звонила одна из моих самых неприятных, упрямых и вредных подопечных, которая меня кляла как чертову кочергу, она говорила: «Кроме тебя меня никто не смотрит. Возвращайся, я тебе буду платить из собственного кармана». И тогда я поняла, что уже делать этого не буду — только за большие деньги. Наверное, это цинично с моей стороны, но думаю, что тех пяти месяцев, которые я отработала, мне уже хватило.
«НН»: Вам удалось преодолеть этот страх старости, смерти?
СК: О да. И брезгливость физическую почти полностью. Почти. Потому что я самых жутких случаев еще не видела.
«НН»: А чего же тогда боитесь теперь?
СК: Мне страшнее за тех, кто сейчас в тюрьмах белорусских. Когда я читаю, что ученый поставил свечку на окно, а его запихнули в каменный мешок на 10 суток, держали без воды, без еды, на полу холодном, а потом выкинули с работы. Вот это ранит меня сильней.
И еще я боюсь, что мир мало на это реагирует. Тому есть причины — политические, экономические.
Ну и, конечно, я боюсь, что мои родители умрут.
«Псевдоним взяла у своего военрука»
«НН»: Откуда этот псевдоним — Ева Вежнавец?
СК: Этот псевдоним я взяла у моего военрука и его дочери, моей одноклассницы. Эта фамилия мне всегда нравилась. Казалась мне какой-то таинственной. Я еще не разобралась, сколько слов я слышу в этой фамилии, но штук 11 смыслов могу в ней найти.
Причем, я псевдоним брала, думая написать всего один рассказ и чтобы никто не узнал, что я его написала. Но это вышло совсем не так. Оказывается, что в нашей маленькой стране все обо всех знают.
Имя Ева я взяла, потому что оно мне нравится. Оно и библейское. К тому же я заметила, что все Евы — это еще те штучки.
«НН»: Вы говорили как-то: в литературе у мужчин и женщин неравные условия. Почему?
СК: Так это статистически даже видно. 10 лет премии — девять мужчин-победителей и я одна. Хотя писательниц не меньше.
У мужчин лучше стартовые условия — во всех профессиях так. Женщине нужно в 10 раз больше стараться, чтобы чего-то добиться. Есть же разные понимания, как мужчины и женщины пишут.
Если женщина пишет эмоционально, так сказать, на разрыв души, то все воспринимают это как бабскую сверхэмоциональность. А если так пишет мужчина, то ему приписывают тонкость перцепции.
Но я сейчас не готова бороться за гендерное равенство в Беларуси. Когда я услышала, как мужчины кричат на Окрестина, мне их так жалко глубоко было… Я благодарна за премию. Эти два обстоятельства меня пока эффективно посадили на место. Я не хочу ни за что бороться, пока происходят такие вещи. Пока не сколупнём это всё, ничто не имеет смысла.
«НН»: Каким тиражом вышла ваша книга«Па што ідзеш, воўча?» (за нее писательница получила премию Гедройца)?
СК: Из того что помню, 500 экземпляров плюс 400 (повесть переиздавалась. — «НН»).
«НН»: Не обидно от того, что тираж одной из самых популярных белорусских книг года исчисляется всего сотнями экземпляров?
СК: Я считаю, что это очень много. В наши времена, когда так тяжело живется, если кто-нибудь прочитал такую книжку —это люди взяли на себя дополнительный груз и работу. Была бы я еще каким-нибудь Шекспиром… Шекспир утешает — почитаешь его сонеты и понимаешь: о да, это еще в XVI веке было, люди и больше терпели. Классика в тяжелые времена читается. А тут и не классика, и не легкотня, поэтому я благодарна всем 900-м, прочитавшим эту книжку.
Фото Дэвида Конечного
«НН»: В вашем личном топе современного беллита кто находится?
СК: Андрей Федоренко. А после него уже долго-долго никого нет.
Я люблю Таню Скарынкину, Марию Мартысевич, Анну Северинец почитать. Так выходит, что мне легче вспоминаются женщины, потому что, мне кажется, они очень сильные. Сабину Брило обожаю, у меня две ее книжки есть.
В малой форме — Владимира Степана. Читать его необходимо, чтобы примириться с жизнью. Он сейчас ухаживает за престарелой матерью и пишет об этом правдивые, но совсем не душераздирающие тексты. Он нашел способ описания тяжелых тем.
«Принцип «выбери женщину» для меня сейчас наиглавнейший»
«НН»: Быть женщиной сложно?
СК: Да нет. С возрастом всё проще. Женщины должны больше приложить усилий и больше поработать, чтобы быть счастливыми — это правда. Но зато нам 12 лет дополнительной жизни дано — за то, что мы тянем всю основную неприятную работу по уходу за домом, за стариками, детьми. Какой-то элемент справедливости я в этом вижу.
«НН»: Но почему среди наших женщин так много несчастных?
СК: Думаю оттого, что их не воспитывали смотреть на свои чувства. Их воспитывали, чтобы они были вполне удобны, прожили конвенционально счастливую жизнь.
Это означает, что к определенному времени они должны закончить образование, выйти замуж, родить и воспитать детей, сделать какую-никакую карьеру либо работать на стабильных работах. А потом в лет 50—60 мирно состариться, вязать носки, смотреть внуков и думать о кладбище.
В этой схеме жизни нет места счастью личному. Не надо бунтовать против общества — лучше делать вид, что ты полностью согласна, и обходить его установки.
Не надо выходить замуж за кого попало, не надо сидеть на абы какой работе, идти на хлебное место, если ты ненавидишь эту профессию. Выбор всегда есть. За дурным престижем не надо зайчиком прыгать. Наши женщины должны больше думать о своих интересах, хобби и мечтах, а не о других.
«НН»: Что для вас значит быть феминисткой?
СК: Это очень трудно определить. Пожалуй, принцип «выбери женщину» для меня сейчас наиглавнейший. Конечно, я сотрудничаю со всеми людьми, независимо от их гендера, но если у меня есть возможность из равных специалистов выбрать женщину, я выбираю ее.
«НН»: Вы в фейсбуке делились, что даже от костела отвернулись — из-за их жесткой позиции по абортам.
СК: Не только в абортах причина. Я помню, сидела в костеле, а на проповеди ксёндз говорит, что женщина должна быть покорной мужу, в храме. И мне это так не понравилось. Думаю, пойду-ка я отсюда. Что не означает, что я не воспринимаю красоты католического богослужения.
У меня есть близкий человек, ксёндз, который мне помогает и старается вернуть в лоно костела. И мне этих отношений предостаточно. Мне не обязательно идти к институциональному костелу, религии и так далее.
«Не хочу принудительных ранних браков и убийств чести»
«НН»: Еще о насущном. О проблеме с мигрантами вы поэтично писали, что это лишние сыновья. Можете пояснить?
СК: У этих людей нет убежища нигде в мире. Ни здесь они не нужны, ни там. Ими кидаются. И чтобы это исправить, нужно, чтобы в странах третьего мира изменилось отношение к правам женщины и сам подход к деторождению. Чтобы не было людей, которые будут с таким отчаянием топиться в мечтах, замерзать в лесах. Их миллионы.
Например, в Египте с 24 миллионов численность населения достигла ста. И они уже начинали прощупывать белорусское направление тоже. Вы себе представляете, какое переселение народов может быть?
«НН»: Вы сами настороженно относитесь к великому переселению?
СК: В некоторых случаях да. Мне не нравятся мизогинистические культуры, мизогинистические религии. Я не верю в их возможность интегрироваться в европейское общество, уважать права женщины. Поставить светское право выше религиозного они не могут.
Я вчера смотрела интервью корреспондента Би-би-си с имамом одной мечети. Имам ему прямо пояснил, что никто не может выйти из религии без того, чтобы не заслужить смерти, что мужчине для развода достаточно сказать слово, а женщина, поскольку она рожает и имеет месячные, слишком глупая, чтобы подать на развод без шариатского суда.
Мне их логика понятна, только я не хочу, чтобы она господствовала. Мне стыдно, но я этого не хочу.
Как не хочу принудительных ранних браков, убийств чести, ритуального увечья вагины у детей, резкого роста сексуальных преступлений, гетто, повторной радикализации в новых поколениях, этнических преступных сетей.
Мне жаль тех, кто бежал из исламских стран на Запад в поисках ментальной свободы, но ислам приходит за ними уже на Западе.
«В трудные времена начинаю больше прилагать усилий. А пью, когда мне весело»
«НН»: Как проводите свободное время?
СК: В тренажерке очень много бываю, в библиотеке, бегаю. Сижу дома — готовлю и читаю, смотрю сериалы, встречаюсь с друзьями. Лажу по секонд-хэндам, выискивая всякие удивительные и красивые вещи.
«НН»: Из последних находок в секонд-хэндах что интересного было?
СК: Фарфоровая утка, погруженная в экзистенциальную скорбь. И кожаные сапоги классные — как в 50-х годах школьники носили.
Та самая утка из секонда (в центре)
«НН»: Вы же любите и гряды полоть?
СК: Да, обожаю. У родителей полю и раньше волонтером ходила в ботанический сад. Там я не гряды полола, а целые дубравы. Сейчас времени нет, а мне там так нравилось — я ездила туда каждое воскресенье.
«НН»: Героиня «Па што ідзеш, воўча?» топит боль в алкоголе. В чем вы ищете спасения в трудные времена?
СК: Трудные времена меня вовсе не подталкивают искать спасения. Я попросту начинаю собираться и против них выступать.
В отличие от главной героини Рины, я пью, когда мне весело и радостно. Я пью для вдохновения. Алкоголь для меня — это празднование красоты этого мира.
А когда у меня тяжелые времена, нет работы или болезнь, то я начинаю больше прилагать усилий. Иначе не выживешь. Если топить горе в алкоголе, то оно становится в 30 раз больше.
«НН»: Цитата из романа: «Ни один человек не заслуживает враждебности больше чем на пять минут». Удается ли вам придерживаться такого подхода?
СК: В принципе да. За одним исключением — есть человек, которого я ненавижу на протяжении почти 30 лет, и это чувство только усиливается.
Я думаю, не надо себя воспринимать слишком всерьез. Люди намного меньше о нас думают, чем мы это себе представляем. Человек брякнул что-то и пошел дальше, может, и не помнит уже, а ты будешь ходить, обиды копить, представлять, что он страшный враг и под тебя копает.
Зачем сосредотачиваться во враждебном тоннеле на отношениях с каким-то человеком, который тебе даже неблизок и нехорош? Путей в мире очень много.
Читайте также:
«Поняла, что могу вымыть любую задницу». Писательница Светлана Курс на время пандемии стала соцработником00
Алкагалічка вяртаецца з Нямеччыны на пахаванне бабулі-варажбіткі — а там цені мінулага. Пісьменніца Ева Вежнавец расказвае пра сваю новую кнігу
