Зачем она про это пишет
Зачем? Наверное, чтобы люди понимали, что все, что произошло в 2020 году, продолжается. Сейчас я, в общем-то, совершенно бесполезна, от меня никакого толку нет. Я ничего не делаю — никому не помогаю материально, ни в чем не участвую, не «партизаню». Единственное, что я могу сделать — это рассказывать, выражать свою точку зрения, свое отношение к тому, что происходит.
Возможно, чтобы показать, что очень важно не бояться правдиво, открыто об этом говорить, к тому же это чуть ли не единственное, что мы вообще сейчас в силах сделать — пока у нас есть язык, чтобы произнести, и руки, чтобы написать. И мозги, чтобы осознавать себя и окружающий мир.
ИВС и ЦИП
В ИВС в целом условия лучше, чем во второй части Окрестинской тюрьмы — ЦИПе (центр изоляции правонарушителей). Там кормят до суда (если ты сразу попадаешь в ЦИП, а это тоже практикуется, тебя «ставят на довольствие» только на следующий день после суда). Шконки (нары) имеют сплошную деревянную поверхность. А в ЦИПе спальная часть кровати состоит из металлических прутьев, так что часть тела проваливается в проемы между прутьями, которые впиваются в него и оставляют, между прочим, синяки. Спать на прутьях, не подложив под себя что-нибудь плотное из одежды, практически невозможно. Если ты, конечно, не йог.
В ИВС, по моим наблюдениям, в среднем меньше человек в камерах. Но может быть, мне просто повезло. И там, и здесь, конечно, в камерах нет никаких матрасов и белья, и вообще ничего, кроме выдаваемых сотрудниками туалетной бумаги и кусочка мыла — это однако только у политических, у остальных сидельцев есть все, что надо, включая книжки и все привезенные с собой необходимые вещи — конечно, кроме колющих и режущих предметов.
Клопы
В ИВС есть одно неприятное побочное явление: клопы. Кто-то мне говорил, что клопы начинают кусать человека не сразу, а на второй или третий день. Присматриваются, видимо. Не знаю. Я пробыла в ИВС всего несколько часов, затем днем меня увели на суд (там же, в ИВС, по скайпу), а потом перевели в ЦИП.
В итоге я вышла через 15 суток искусанная в хлам.
Спектакль
Судебное заседание — это такой спектакль, где все исполняют заранее выученные роли. Действующие лица и исполнители: судья, секретарь суда, потенциальные посетители (все они находятся в здании суда, в зале судебных заседаний), свидетель (его подключают онлайн, как правило), сотрудница того РУВД, которое тебя оформило и составило протокол о правонарушении — она находится на Окрестина рядом с обвиняемым, обеспечивая техническую поддержку и отвечая за заполнение соответствующих документов. Ну, и виновник торжества — сам обвиняемый. Находящийся, само собой, по месту отсидки.
Процесс происходит следующим образом: после соединения по скайпу судья зачитывает протокол, составленный в РУВД, то есть само обвинение, и предлагает обвиняемому высказаться по делу. Обвиняемый рассказывает, как все было на самом деле (как правило, совсем не так, как записано в протоколе), судья задает уточняющие вопросы.
Затем на сцене появляется свидетель — ключевая фигура, призванная разоблачить преступника. Именно его свидетельство по сценарию должно стать доказательством вины нашего героя (антигероя). После его выступления обвиняемый имеет возможность задать ему вопросы. Если обвиняемый припирает свидетеля к стенке, то есть задает такие вопросы по деталям дела, которые очевидец не может не знать, свидетель прибегает к моему любимому ответу: «Не помню».
Если вы думаете, что ответы свидетеля могут как-то повлиять на финал представления, вы глубоко заблуждаетесь. Это ведь заранее поставленный спектакль, а не джазовая импровизация, здесь отступление от сценария возможно только если исполнители не в себе.
Протокол
Сначала судья зачитала протокол («хранение информационной продукции канала видеохостинга You Tube с названием «Радыё Свабода», включенный в республиканский список экстремистских материалов, признанный экстремистскими материалами 03.12.2021 судом Центрального района г. Минска»), указав также то, что я добавила от руки: «Не согласна, вину не признаю, хранения, распространения, изготовления и перевозки информационной продукции, содержащей призывы к экстремистской деятельности или пропагандирующей такую деятельность, не осуществляла». Затем предложила мне высказаться по делу.
Я признала, что действительно подписана на канал «Радыё Свабода», но подписка и хранение — это не одно и то же.
Свидетель
Он был в маске, назвал свою фамилию и добавил, что является сотрудником РУВД.
Судья уточнила (только не падайте!), что фамилия и имя свидетеля вымышленные в целях безопасности.
Далее последовала фееричная фраза судьи, обращенная к свидетелю: «Свидетель, у вас есть причины оговаривать обвиняемую?»
О боже. Это уже не спектакль. Это цирковое представление.
Судья предложила ему высказаться по данному делу. То, что я услышала, превзошло все мои самые смелые фантазии.
Повторив дословно формулировку, записанную в протоколе («осуществляла хранение информационной продукции канала видеохостинга You Tube с названием «Радыё Свабода»… и далее по тексту), свидетель изрек: «В моем присутствии Дулина Наталья Олеговна призналась, что делала репосты материалов, а потом удаляла».
Что-что? Я задохнулась от возмущения.
Судья спросила, есть ли у меня вопросы к свидетелю. Есть. И не только вопросы.
И я начала.
Задав для разминки вопрос, какого цвета был мой телефон, и получив ожидаемый ответ «он лежал на столе, и я не видел», я решила зайти с козырей:
«Свидетель, — сказала я, — как вы можете объяснить тот факт, что признавшись в вашем присутствии в том, что я хранила и распространяла эти материалы, я в протоколе четко указала, что не признаю свою вину и хранения и распространения не осуществляла?»
«Вопрос снимается», — произнесла судья.
«Следующий вопрос». «Свидетель, — спросила я. — Вы являетесь сотрудником РУВД. Не означает ли это, что вы больше доверяете своему коллеге и тому, что написано в протоколе, а не моим…» «Вопрос снимается», — рявкнула судья. «Спрашивайте по существу».
«Что, по-вашему, — продолжила я, — означает «хранение материалов на телефоне»? Этот вопрос также был снят как не относящийся к делу.
Приговор
Судья спросила, есть ли у меня ходатайства. «Ваша честь? — в последний раз попытала удачу я. — В соответствии со статьей 19.11? наказание осуществляется с конфискацией телефона или без конфискации. Я зарабатываю скромно, плачу исправно все налоги. Если мне присудят штраф, это ударит по моему материальному положению. В случае же ареста, я не смогу работать, а значит, зарабатывать. Прошу вас не конфисковывать мой телефон».
В следующую секунду судья уже зачитывала приговор:
«Дулину Наталью Олеговну на основании части 2 ст. 19.11 КоАП подвергнуть административному взысканию в виде административного ареста сроком на 15 суток с конфискацией средства совершения административного правонарушения — мобильного телефона».
ЦИП
В первый раз я попала в ЦИП 28 февраля, когда меня взяли за (несостоявшийся) антивоенный митинг. Прошло два месяца, и вот я опять здесь. Прям дом родной.
Личный досмотр
Окинув глазами знакомую комнату с двумя видеокамерами, я ничего не сказала. А что тут говорить?
Когда я уходила, 15 марта, меня досматривали под этими камерами (на выходе шмонают еще похлеще, чем на входе): «Раздевайся, спускай трусы, приседай три раза». Я тогда сказала: «Да уж, ребята, как приятно тут у вас заголяться под видеокамерами».
Девушка ответила: «Да никто не смотрит, они, скорее, могут проверить меня, как я работаю».
Милая, самое страшное, что ты даже не понимаешь… Не понимаешь, что в этой стране человек ничего не значит. Ты — никто, тебя нет, ты материал, с которым приходится работать, кусок мяса. Я понимаю, что никому не интересно на меня пялиться, но я ведь живая, я чувствую, я существую физически. А со мной обращаются так, как будто сейчас поведут в газовую камеру. Или выбросят на помойку. И так везде. В больнице, в гинекологическом отделении, где после операции в палате на обходе тебя осматривают при всех, пока соседки по палате вежливо отворачиваются. Какая там ширма! Зачем? Что за глупости! Или в травматологическом отделении, где туалет не закрывается (нет, не сломался, просто вдруг ты там закроешься, и тебе плохо станет! А сотрудникам — да, да, правильно — лишние хлопоты).
Двухместная камера
Третий этаж. Останавливаемся возле камеры. Знаю, знаю, двухместная. В прошлый раз сидела напротив, в шестиместной. Нас тогда там было 27.
«К стене, руки за спину». Дверь с лязгом распахнулась. «Заходи».
Я шагнула вперед. «Здравствуйте», — с довольной улыбкой сказала я.
В камере было одиннадцать женщин.
Оказывается, ситуация у них в камере вполне стабильная, в последнее время количество человек не меняется — 12. Если кто-то выходит или его переводят, обязательно в этот же день добавляют еще кого-нибудь.
Обвинения
Ну, естественно, почти у всех 15 суток, а как же иначе. Задержаны за всякую ерунду, к кому-то пришли, как ко мне, кого-то задержали на улице. Кто-то что-то репостнул или сказал, или показал. Или пришел в РОВД за арестованным телефоном (его, как правило, отбирают в РОВД после составления протокола и освобождают из-под ареста в тот момент, когда суд постановляет дать тебе тюремный срок, а не штраф; если штраф, телефон остается в заложниках, пока ты не оплатишь). То есть ты приходишь, чтобы забрать свой телефон, и тебя снова закрывают и отправляют, откуда пришла — на Окрестина. В общем, обычные будни белорусов.
Хит сезона сейчас, когда нет массовых несанкционированных мероприятий, — статья 24.3 КоАП «Неповиновение законному распоряжению или требованию должностного лица при исполнении им служебных полномочий». Это такая для них палочка-выручалочка.
«Карусель»
С некоторых пор (и мне кажется, сейчас это особенно обострилось) у силовиков в тренде так называемые «карусели». Это когда тебе дали, например, 15 суток за что-нибудь, ты такой сидишь, отбываешь. Затем тебя выпускают, но на выходе встречают сотрудники РУВД, везут к себе, составляют новый протокол, отправляют в ИВС, там проходит новый суд — и вот ты уже в той же камере, где и была, отбываешь следующие 15 суток. Какая статья? 24.3, неповиновение (не хотела садиться в машину, чтобы ехать в РУВД и т.п.).
Некоторые ленивые РУВД (например, Центрального района) могут даже не париться, чтобы кого-то куда-то возить. В последний день отсидки тебя выводят из камеры, ведут в соседний кабинет, где тебя «с цветами и музыкой» принимают сотрудники этого самого РУВД, и у них уже готовый протокол все с той же формулировкой о неповиновении.
Когда, интересно, ты успел неповиноваться, на каком этапе перехода из камеры в соседний кабинет, наверное, знают только доблестные «задержатели».
Передачи
На Окрестина, да и, по-моему, теперь уже везде, давно запрещены передачи. Якобы из-за короны. Корона потихоньку ушла, а запрет остался. Так что лекарства — это единственное, что вам разрешено передавать. Ни каких-то вещей, ни гигиенических средств (за исключением прокладок, и то не всегда). Ни писем, разумеется.
Могилевская тюрьма
Могилевская тюрьма (в том числе отделение ИВС, куда нас, «административных», поместили) — очень странное место. Слово «странное» является здесь ключевым и единственно возможным. Да, если бы меня попросили охарактеризовать это место, я не могла бы найти более подходящего слова.
Холод
Я не знаю, какой была комнатная, пардон, камерная температура. Но там был настоящий дубак. Вы когда-нибудь заходили в холодильную камеру — производственное помещение, в котором хранятся охлажденные продукты? Я — да, приходилось, в мою бытность переводчицей.
Так вот, это была такая холодильная камера. Оставаться в ней без движения больше минуты было невозможно. Мы ведь были без верхней одежды.
Что вам сказать? Я на воле никогда столько не двигалась, сколько в эти дни в могилевской «одиночке». Я бегала по камере, прыгала, занималась аэробикой, делала силовые и кардиоупражнения, наконец, просто ходила по камере из угла в угол и даже танцевала гопак. И так весь день, от подъема до отбоя. То есть с 6 утра до 22. Перерывы — только во время приема пищи и сразу после очередной интенсивной тренировки.
Когда приближалось время отбоя, у нас резко падало настроение. Мы с ужасом смотрели на голые кроватные доски. Спали мы в обнимку, стараясь согреть друг друга.
Мы обе ложились на один бок, та, что сзади, обнимала руками вторую и грела так ей спину. Потом мы переворачивались, меняясь ролями. Наши тела просто трясло от холода. Тем не менее, нам почему-то все равно удавалось немного поспать.
Ночью, как обычно, нас будили, заставляли подойти к кормушке и сказать фамилию-имя-отчество. Интересно, что они хотели услышать? Только сейчас пришло в голову: нужно было ради эксперимента назвать какую-нибудь другую фамилию. Хочется посмотреть на реакцию. Теперь я жалею об упущенной возможности. Ну, ничего. В следующий раз.
Шмон
Еще в могилевской тюрьме есть одна забава. Это шмоны.
В 7 часов открывается кормушка. Протягиваем руки — надевают наручники. Открывается дверь. «Лицом к стене».
В прихожей стоят одна охранница и три охранника с металлоискателями и каким-то приспособлением, которое напомнило мне гинекологические зеркала, только гигантских размеров.
Охранница вводит меня в соседнюю камеру с надписью «ремонт». Я с тоской смотрю на сваленные посреди камеры матрасы. Девушка прикрывает дверь и снимает с меня наручники. «Раздевайся полностью. Подними руки. Покажи язык. За ушами. За щеками. Распусти волосы. Повернись. Покажи пятки. Вторую. Приседай три раза. Одевайся».
Потом она защелкивает наручники. Я выхожу, лицом к стене. «Следующая».
Мы заходим в камеру. Дверь закрывается. Открывается кормушка («город засыпает, просыпается мафия»). Наручники отщелкивают.
Часа через два: открывается кормушка — наручники. Дверь. «Лицом к стене». Те же охранники и та же девушка. Меня вводят в соседнюю камеру. Девушка снимает с меня наручники.
«Раздевайся полностью. Подними руки…» и далее по тексту.
Я в а*уе.
Наручники защелкиваются. «Следующая».
Это что сейчас было? Я поворачиваю голову к охранникам. Надо им сказать. Ну, заработались, ребята, бывает. Не помнят, кого проверили, кого нет. Говорю: «Вы же два часа назад у нас были и проверяли».
«Ну и что? Некоторых проверяют один раз, некоторых два, некоторых пять. Как повезет».
«А, ну так нам повезет», облегченно вздыхаю я (все в порядке, у меня не дежа вю и я не сошла с ума! Слава богу).
Цирк
Однажды они пришли, открыли кормушку, и охранник сказал: «Я забыл наручники. Протяните руки в кормушку, я сделаю чик-чик, вы выйдете, руки перед собой, как будто в наручниках».
Мы все это проделали. Вышли, соединив руки перед собой. После досмотра вошли в камеру. В кормушку протянули сомкнутые руки — чик-чик! Типа, наручники сняли.
Вы когда-нибудь бывали в цирке?
Дело в том, что там, в прихожей, видеокамера. Большой брат все видит. Так что вся процедура должна быть соблюдена.
«Прощайте»
В назначенное время за мной пришли. Повели на первый этаж, в наручниках, естественно. В коридорах и дежурке было пустынно. Сняли наручники, досмотрели по полной программе, отдали все вещи. Охранница проводила меня до ворот. «Прощайте», — сказала я.
Я уже знаю. Когда сидела в первый раз, мы выходили вчетвером, этакие барышни из института благородных девиц. «До свидания!» — благовоспитанно сказали мы. «Какой до свидания?! Прощайте», — откликнулся дежурный.
Прощайте.
Я до сих пор на свободе.
Выбор
В спорах о том, что нужно сделать с изолятором на Окрестина после нашей победы, я согласна с теми, кто говорит, что нужно сделать там музей.
Пусть это будет памятник — память о том, что в центре европейского континента, в ХХI веке, на пике развития западноевропейской цивилизации человек по-прежнему стоит перед выбором. И никто за него этот выбор не сделает. Пускай не надеется.
Помощь политзаключенным
Если вы хотите помочь арестантам, нужно мыслить глобальнее. Нужно спросить себя: почему это возможно? Почему столько заключенных? Почему их нагло сажают ни за что, почему нагло придумывают причину задержания — ведь всем очевидно, что это вранье: якобы неповиновение правоохранительным органам, которое было невозможно физически, якобы хранение и распространение экстремистских материалов, — но при этом даже в скриншотах, которые прилагаются к делу, этого нет, потому что это наглейшая неприкрытая ложь.
Почему это возможно в стране, в которой у большинства в голове несогласие и возмущение? Почему это все только в голове? Ведь именно поэтому те, кто открыто высказывается, открыто возмущается, оказывается в изоляторе, в СИЗО, в колонии.
Почему мы продолжаем работать, как работали, молча переносить несправедливость, жалуясь (только тихонько) друг другу и ужасаясь тому, что происходит?
«Все 24 человека в камере были едины в том, что победа будет за нами», — экс-заключенный «Володарки»
«Вывел женщину в другую комнату и ударил головой о стену». Преподаватель Наталья Дулина рассказала о своем заключении на Окрестина
