Оксана Колб. Фото: Дмитрий Дмитриев
«17 лет прожила в общежитиях с тараканами и клопами — меня таким не напугать»
«1906»: Как вы себя чувствуете после нескольких месяцев в СИЗО и суда?
Оксана Колб: Чувствую себя хорошо: отдохнула за два месяца от плохих новостей, от ежедневного ожидания, что к тебе придут. После октябрьского обыска было понятно, что в любой момент за мной придут, и это немного напрягало. Но сейчас все произошло, я все увидела: ничего удивительного и необычного я не увидела ни в ИВС, ни на Володарке. Все так, как раньше рассказывали те, кто там был.
На Окрестина были клопы, например, их там много. Все политические, видимо, знают камеру №6, в которой их множество. Но у меня не было реакции на их укусы (для других девушек это, конечно, было почти невыносимо).
А может, я уже к ним привыкла, так как 17 лет прожила в общежитиях, в разных условиях — и с тараканами, и с клопами. Когда-то жила на Свердлова, и в некоторых комнатах клопов было даже больше, чем на Окрестина. Так что меня таким не напугать. Плюс я ем все — и еда «окрестинская» и «володарская» мне даже нравилась.
В основном со мной сидели политические: когда я пришла, было шесть девушек политических (342, 130, 368 статьи УК) и две девушки по 328-й. После немного все разбавилось экономикой.
Я собираюсь отбывать «химию» — по крайней мере, если в нашей стране ничего не изменится до того момента, пока я на нее поеду.
Сейчас я в ожидании обжалования, мы подаем с адвокатом апелляцию. Безусловно, нет надежды, что что-то изменится в приговоре, но мы это все равно сделаем. Дальше уже буду ждать, куда меня направят, даже интересно: может, усвою какую-то другую профессию.
«Я зашла, и одна моих из собак от счастья обсикалась»
«1906»: Что вы сделали прежде всего, когда вышли на свободу?
ОК: За решеткой напрягает отсутствие оперативной коммуникации — для журналистов это одна из первых необходимых вещей. Связи с внешним миром почти нет, только через адвоката.
Письма мне доходили плохо — пришло, может, писем 14 и, в основном, — от родственников. А минимум 60 исчезло, по моим неточным подсчетам. Плюс телеграммы не дошли тоже. Только переводы денежные хорошо доходят и посылки.
Я мечтала выйти и сразу встретиться или позвонить людям, которые все же ко мне пробивались. У меня это получилось. Хотелось также обнять своих родных и встретиться с собаками (у Оксаны четыре собаки. — «1906»). Думалось, вывезти их в красивое место, чтобы снять на видео и выложить это в Тикток. Но в итоге красиво не получилось: мы поехали в нашу съемную квартиру, я зашла, и одна из собак от счастья обсикалась. А муж это все на видео прокомментировал. Короче, всю красоту испортил.
Собаки долго не могли поверить, что я объявилась. Муж рассказывал, что они его встречали ежедневно — подходили, видели, что он один, и шли дальше на диван. Тихонько просто лежали.
Оксана с собаками
«У меня такой характер: на зло матери наемся соли. Трудно было выполнять «руки за спину»
«1906»: Вы чувствуете, что вы как-то изменились? Что-то в вас «сломалось»?
ОК: Наверное, нет. Все же я готовилась к этому (причем и морально, и физически). После обыска сходила к стоматологу, к врачам разных. Даже курс массажа прошла.
Кто остался на свободе, заранее знали, что мне следует передавать в передачах — все было расписано. Хотя иногда все же они несанкционированно что-то вроде зефира перебрасывали, за что получали впоследствии.
Скажу так: учитывая, какой информационный поток начался с войной в Украине, я где-то и обрядовалась, что туда поехала: могла не видеть всего этого в детальном виде.
Не хватало в СИЗО солнечного света, конечно: его немного пробивается в камеру. А еще у меня такой характер: на зло матери наемся соли. И я понимала, что мне будет трудно выполнять ритуальные вещи типа «руки за спину». Старалась воспринимать это как игру.
Не так давно ко мне вообще пришла такая мысль насчет СИЗО: ты ешь, пьешь, читать там можешь, общаться, от тебя ничего не зависит и ты ничего не решаешь. И, наверное, значительная часть людей в Беларуси живет так всю жизнь: они ходят на работу, едят, спят и ничего глобально не решают. Я попробовала так пожить какое-то время. Смогла бы всю жизнь? Вряд ли.
Люди повсюду, так или иначе, и я искренне уверена, что если ты с ними доброжелательно, то и они с тобой. Причем, неважно, на какой вы стороне.
«1906»: Самый эмоциональный момент в СИЗО?
ОК: Неделю у нас в камере был телевизор. Мы его не смотрели особо: один раз новости включили, просто чтобы знать, что происходит. А на выходных включали фильмы.
И вот шел фильм «До свидания, Кристофер Робин», и главный герой, мальчик, очень похож на моего внука (плачет). Это с одной стороны огорчило, но с другой был такой момент умиления — посмотрела на внука в кино.
Но я не виделась с ним с июля 2019 года, он живет за границей, здесь не только тюрьма на это повлияла.
«Самое важное — остаться человеком, не опуститься до уровня тех, для кого ненависть — главное в жизни»
«1906»: У вас есть какая-то злость на прокурора или судью Дмитрия Корсюка, который вынес вам такой приговор?
АК: Я рассказывала на обыске историю своего деда. Он жил на территории Западной Беларуси, и за ним как-то пришли нквдешники. Правда, деда предупредили, и он успел уйти в леса. Скрывался много месяцев. Его искали, пытались узнать у дочерей, где он. Мать рассказывала, что и пряником, и кнутом пытались давить (они же носили ему еду).
Через несколько месяцев дед сам не выдержал — вернулся и пошел к нквдешникам: «Что вам нужно?» А им уже ничего не было нужно: они уже выполнили план.
Вскоре началась война, пришли немцы, и того нквдешника, который приходил за дедом, схватили. Немцы сказали, что если за него в деревне хоть кто-то поручится, то его оставят живым. Если нет, то расстреляют. И единственным человеком, кто поручился, был мой дед.
Лет до сорока мне было сложно понять этот поступок. Потом я осмыслила: дед не хотел решать, кому жить, А кому — нет. А во-вторых, он верил в справедливое наказание. В принципе, так и случилось: после войны этот нквдешник умер от рака. Умирал он очень тяжело и в одиночестве.
Мы не знаем, когда и каким образом встретимся с нашими друзьями и врагами. Наверное, самое важное — остаться человеком, не опуститься до уровня тех, для кого ненависть — главное в жизни. Поэтому у меня нет ни злобы, ничего. Я верю, что возвращается и добро, и зло. Как говорила моя дочь, когда я на кого-то разозлиться могла: «Мама, не гадь себе в карму!» И действительно — моя карма — это главное.
Оксана после суда
«1906»: Почему вы отказались от последнего слова в суде?
ОК: У меня было оно запланировано, если мне присудили бы колонию. Возможно, я могла бы рассказать историю о деде тоже. А если не колония, я сразу подумала, что не буду ничего говорить. На самом деле, какой смысл? Мои слова ничего не меняют. Если же мне что-то захочется сказать людям, то я скажу это в разговоре с вами или еще с кем.
«Я знала, что в мое отсутствие люди в редакции мобилизуются и будут делать еще больше»
«1906»: Как работает без вас «Новы час»?
ОК: Все распределялось постепенно, и все знали заранее, что будут делать, если меня заберут. Более того, мы даже провели в своем чате опрос: «Если главный редактор вдруг окажется за решеткой, вы: а) буду работать еще лучше; б) уйду в скорбь; в) попробую уехать; г) что за глупый вопрос?» В итоге победил первый вариант. Поэтому я знала, что в мое отсутствие люди мобилизуются и будут делать еще больше, чем делали.
В редакции «Новага часу» после того, как «Белпочта» убрала газету из подписного каталога
В общем, как сказала наша редактор сайта: это будто был мой хитрый план, чтобы просто сбросить все с себя наконец. Ведь я давно говорю, что хочу уйти и заниматься домом, внуком. Безусловно, меня никто не отпускал. Но нужно отдавать дела более молодым, чтобы они определяли тенденции. А я буду рядом, чтобы помочь при необходимости. Ведь мы — семья.
Часть нашей команды за рубежом, часть — в Беларуси. Все, кто остался здесь, не исключают, что и они могут попасть за решетку, но по крайней мере пока делают, что могут. В целом работа сейчас — во многом волонтерская, люди у нас работают на энтузиазме.
Когда еще в октябре пришли на офис и ко мне, я тогда предлагала: «Чтобы вас не подставлять, можем прекратить дело». Но они не останавливаются. Я очень горжусь нашей командой. Мне повезло работать с такими яркими личностями и настоящими профессионалами.
«В какой-то момент дочь и ее отец перестали мне рассказывать хоть что-то. Ведь это могло оказаться на страницах газеты»
«1906»: Как так сложилось, что вы выбрали все же журналистику, а не путь историка? Могло ли быть иначе?
ОК: О журналистике я мечтала еще в школе и писала в местную Лидскую газету «Вперед». Но потом решила почему-то, что не готова: не тот уровень, думала, что на журфак серьезные люди идут. Я подумала, что закончу истфак, а после поеду в Институт международных отношений на «международную журналистику» поступать. Но на момент получения диплома у меня уже была дочь Катя, ляснулся СССР.
Тем не менее, в 1995 году я все равно дошла до журналистики — встретилась с Алексеем Королем (экс-главным редактором «Новага часу». — «1906»). Я работала у него на выборах в Верховный совет, он тогда баллотировался в депутаты. А после постепенно начала писать для газеты «Согласие» — и затянуло.
«1906»: Вы не жалели о своем выборе профессии когда-либо? Или, может, члены вашей семьи?
ОК: Никогда. Наверное, потому, что я всегда делала то, что мне нравится, это очень ценно по жизни. И еще более ценно, что я всегда общалась с теми, кто мне нравится.
И через столько лет я понимаю, что это, разве, главное — делать то, что ты любишь.
В какой-то момент моя дочь и ее отец, мой первый муж, перестали мне рассказывать хоть что-то. Ведь что бы они ни рассказали, могло оказаться на страницах газеты. Дочь моя когда-то сама в «Новы час» писала. Мою свободу никогда не пытались ограничить, за что я очень благодарна близким.
Приговор все, кажется, тоже хорошо переносят.
Катя — она же все же моя дочь. Она мне рассказывала: когда они узнали, что меня задержали, Питер, ее муж, заплакал. А она его успокаивала, так как понимала, что такое может случиться и что я буду к этому готова.
Дочь Екатерина и внук Оксаны
«Когда пришли в «Свободу», мы понимали, что дальше «БелаПАН» и, скорее всего, следующие мы»
«1906»: В 2006 году после избирательной кампании закрыли издание «Согласие», где вы работали, с формулировкой «за экстремизм и разжигание межнациональной розни». История повторяется, но насколько отличаются для вас переживания за себя и свое дело тогда и сейчас?
ОК: Во-первых, тогда я не была главным редактором, на мне была меньшая ответственность. Во-вторых, масштаб и количество репрессий тогда были значительно меньшими. И то, что тогда произошло с «Согласием», было резонансным, была сильная солидарная поддержка международного сообщества. Было все это неприятно: проводил допрос КГБ. Но не было ощущения, что над тобой висит что-то страшное, как сейчас.
Мы после выборов 2020 года всегда в редакции на планерках составляли своеобразную очередь: кто за кем пойдет. И видели, когда наша очередь продвинулась. Когда пришли в «Свободу», мы понимали, что дальше «БелаПАН» и, скорее всего, следующие мы. Мы потихоньку двигались в этой очереди и старались сделать максимально. По крайней мере, на тот момент мы пытались за решетку пробиваться с газетой. И, как выяснилось, это было очень важно.
За решеткой я встретила тех, кто еще получал «Новы час». Они рассказывали, как они ожидали каждую пятницу и называли газету «Тюремным Тиндером».
Ведь мы публиковали новости о задержаниях (узники знали, кто скоро к ним может прийти), на последней странице у нас были дни рождения за решеткой — с фотографиями и маленькой историей. А когда прекращалась переписка, мы печатали в газете «Лісты з-за кратаў» и «Лісты за краты», чтобы люди так хоть могли общаться. Для нас было важно делать это до последнего.
«Последний при этой власти бумажный «Новы Час»
«1906»: Вы как-то говорили в одном интервью, что не уедете из Беларуси, так как точно переживете режим. А заниматься журналистикой в Беларуси сегодня реально? В будущее «эмигрантской» журналистики вы верите?
ОК: Надо исходить из того, что теперь возможно. Я никогда не пыталась кого-то убедить — уезжать или оставаться. Кто бы что сегодня ни выбрал, все равно будет страдать от своего выбора. И это наша трагедия, наверное.
Журналистика останется в любом случае. Кто-то работает на расстоянии, и это заметно. Кто-то в Беларуси с определенными трудностями и ограничениями. Но опять же повторюсь: сегодня мы уходим из того, что возможно.
Я по жизни оптимист, а еще историк. И я знаю, что ничего более короткого по времени (с точки зрения истории), чем диктатура, нет. Самые трудные времена как раз перед концом. То, что будут репрессии, было понятно. То, что они будут масштабные, тоже. И то, что они не остановятся ни на день (сегодня мы многое еще не знаем о тех, кого отправляют за решетку — и правозащитники, и журналисты).
Мы должны заплатить цену за лучшую жизнь, свободу и демократию, повзрослеть. Ничего бесплатного не бывает. Франция прошла три диктатуры, прежде чем получить что-то похожее на демократию.
Как никто я хотела, чтобы в 2020 году все изменилось, я очень много этого ожидала. Но мы бы получили, возможно, результат 1994 года еще на 30 лет. А 30 лет я не выдержу точно, а вот каких пять еще продержусь.
«2,5 года химии на одной ноге пройдут, надеюсь»
«1906»: Если бы вам пришлось описать сегодняшнюю Беларусь незнакомцу, что бы вы рассказали в первую очередь?
ОК: Это страна с прекрасными людьми, искренними, теплыми, но при этом они стесняются своей теплоты. И очень хотят, чтобы все вокруг радовались жизни. А еще это страна, которой, время от времени, не везет с властителями. Может поэтому люди здесь добрые: они знают, что бывает и добро, и зло.
Кстати, именно в 2020-м я поняла, почему я отсюда не уехала: когда увидела тот шквал людской солидарности, искренности. Хотя возможностей уехать было очень много. И я уверена, что когда-то мой внук приедет и будет жить здесь.
«1906»: Вы ко всему готовитесь и готовите свое окружение, а к химии будете как-то?
ОК: Хотелось бы узнать больше информации про химию, я лучше знаю про колонии, что там и как. Скорее всего, придется работать неизвестно где неизвестно кем, но это тоже интересный опыт. Я увижу новый срез общества — так же, как в СИЗО.
И 2,5 года — не так и много.
Как говорила одна женщина, которая по 174-й статье проходила за неуплату алиментов и ехала в Гомель в колонию: «Отбуду на одной ноге». Вот и у меня 2,5 года на одной ноге пройдут, надеюсь.
«1906»: Вы строили экологический дом из соломы — на каком он этапе? Что еще хотелось бы успеть попробовать к той же химии?
ОК: Осталось доделать разные вещи вне дома, сам он готов. В нем очень комфортно и летом, и зимой. Все материалы (и внутри, и снаружи) экологичны, и это, мне кажется, действительно чувствуется — дышится легко. А еще сбылась моя мечта: большие окна в доме.
На фоне собственного экологического дома
У меня много планов: хочу попробовать себя в пчеловодстве, научиться изготавливать посуду из глины, которой у нас на участке очень много, работать со сварочным аппаратом, чтобы делать после лофтовую мебель. Надеюсь, успею всем этим заняться.
Читайте также:
«То, что мы видим, — это только вершина айсберга». Каков масштаб репрессий в Беларуси
«Мы выйдзем шчыльнымі радамі». Подробности происходящего на процессе Автуховича впечатляют и заставляют задуматься
