Владимир Некляев. Фото: соцсети
— Вы назвали книгу «Сам». Что в самой книге и что скрыто в ее названии?
— По-белорусски книга называлась «Адзін». Как стихотворение, с которого она начинается:
Чужы чужым — яны знайшлi свайго,
Не свой сваiм — яны пайшлi з чужымi,
Не тузайся нi з тымi, нi з другiмi.
Як ты адзiн — ты больш за аднаго.
Этот стих как бы ключ ко всей книге. В польском переводе он назвался «Сам», и я увидел, что это и есть название, соответствующее и содержанию книги, и времени, в котором она написана. Никогда на моей памяти не были мы так сами по себе, как сейчас.
Впрочем, можно сказать, что с названием не пришлось особо мудрить. Написал книгу сам и назвал ее «Сам».
— На первых страницах книги довольно необычная ваша фотография. Вроде известный и совершенно неизвестный Некляев… Какие перемены вы сами заметили в себе в последнее время?
— Это не я себя таким увидел, а фотохудожник Сергей Гапон. По-дружески, по-земляцки напомнил, что мне уже не 17, а 77. И не только на фотографии.
— На свое 65-летие вы писали:
Сам дзіўлюся: мне — 65.
Па-салдацку ложак засцілаць
У турэмнай камеры вучуся…
Засцілаю нары і дзіўлюся.
— Позвольте поинтересоваться, что вас удивляет в 77?
— Все то же самое, что удивляло и в 17. Чудо жизни во всех его проявлениях. Единственное на самом деле ценное, что мы в этом мире имеем, и что, к сожалению, меньше всего ценим.
Удивляет, что в таком возрасте не оставила меня капризная дама поэзия. Недавно написанная поэма «Вар’ятня» ничем не хуже (а в чем-то даже лучше) моих молодых поэм.
Ну и еще немного удивляет то, что физически на все, что есть жизнь, меня уже не хватает. Скажем, на ежедневную, по 12-14 часов, работу, как оно было еще пару лет назад.
— Как ваше здоровье?
— Не люблю я о здоровье…
С моими сверстниками где и когда ни встретишься, то только о том и разговоры, что у кого болит. Что у тебя? Катаракта? Мелочи! У меня глаукома! Инфаркт у тебя? Мелочи! Вот у меня — рак! И тот, у кого рак, словно победитель в соревновании на самый крутой диагноз.
Все больше дает о себе знать 2010 год, когда над здоровьем моим поработали правоохранительные органы. Но пока терплю.
— На днях в соцсетях попала на короткую заметку о том, что с годами уходят желания. Ко всему. И к вещам, и к людям. И что нужно радоваться, пока есть радость. И любить, пока хочется. Потому что однажды наступает время, когда вообще ничего не хочется. У вас остались желания? Если да, то какие?
— Мои желания меня не оставили. Ни одно. Другое дело: не все из них можно сейчас осуществить. Но ведь так было и раньше. Сколько в каждом из нас несбывшихся желаний? Куда больше, чем те, которые сбылись. Только не имею я привычки об этом жалеть. Благодарю Бога за то, что дал. Как написано в стихотворении «Любоў»:
І так, як адчайна любіў,
«Як кахаў,»
Я выдыхну ў неба душу,
Удзячную Богу за тое, што даў, —
І большага не папрашу.
— Мне нравится ваше стихотворение о настоящем поэте:
«Не апошні я — і я не першы,
Хто ў адчаі сіліцца згадаць,
Як з нічога Узнікаюць Вершы.
Я не помню, як іх запісаць.
Сны і явы скручаны ў пружыны —
«Кожная напята на разрыў!..
І ў разрывах — вершы і жанчыны. Вершы і жанчыны.
Так я жыў».
— Кстати, после того как началась война в Украине, вы стали бояться даже коротких путешествий без своей жены Ольги? Боитесь ее потерять?
— Боюсь потерять не только Ольгу… Слишком много в последнее время потерь.
А путешествий я никогда не боялся. Ни коротких, ни длинных. Еще в юности, в 19-20 лет объездил все пространство тогдашнего СССР. Сахалин, Камчатка, Сибирь, Север… Из-под Норильска перелетал на Кушку, из Владивостока в Астрахань. Чего только ни повидал! Это и были, как писал о своих путешествиях Горький, мои университеты жизни. После в Литературном институте учиться уже было нечему…
Без Ольги мне одиноко. Когда рушится привычный мир, нужно иметь то, на что можно надеяться, что может спасти. Этим и стала для меня любовь, которая вошла в мою судьбу и назвалась Ольгой.
Между прочим, это она в 2010 году меня спасла. Бросилась спасать, ничего и никого не боясь, ни на что и ни на кого не оглядываясь. Потом, когда я вышел из тюрьмы, ее тащили в политику. В различные фонды, благотворительные организации… А она всем говорила одно и то: «Мой муж на свободе — и моя политическая миссия окончена».
Молодец моя маленькая женщина. Написанная в тюрьме книга «Лісты да Волі» посвящена ей. Прекрасно иметь любимую с именем свободы.
— Вы уже больше года пребываете в Польше. Почему? Уехали, как большинство белорусов после 2020 года, из-за угрозы ареста? Или по другой причине?
— В Польше я по той же причине, по какой был раньше в Финляндии, где написал роман «Лабух» и книгу поэзии «Так». Потом в Швеции, где написал роман «Гэй Бэн Гіном» и драматические поэмы «Літвіны», «Ягайла». За границей я занимаюсь только тем, чем хочу заниматься: литературой. Там можно писать без суеты, которой не избежать дома.
Дома я предложил рукопись написанного в Швеции романа государственному издательству «Мастацкая літаратура». Подумал: роман о национальном гении Янке Купале, так какие могут быть проблемы? Оказалось, что какие-то проблемы есть. А в Польше, где предложили издать роман, не было проблем никаких. Издали книгу и пригласили меня на ее презентацию. В Польше, в Литве…
Потом другое польское издательство предложило издать книгу поэзии. В Беларуси, где не осталось ни одного независимого издательства, как бы я издал ее? И пока книга писалась, готовилась, я жил в Кракове. А после во Вроцлаве, где книга переводилась и издавалась. Вот и вся моя «эмиграция», о которой начинают говорить почти при каждом моем выезде за границу. Хотя я каждый раз говорю, что в моем случае эмиграции быть не может. Просто не может быть — это исключено.
Что касается угрозы ареста, то меня уже арестовывали. Судили, садили. Правда, не на такие сроки, как сейчас. Но мне уже 77. И если судить по генетике, по отцам и дедам, то мой предел — 80. Так что на сколько бы ни посадили — через три года амнистия. Полная. Без всякого прошения о помиловании.
Честно говоря, силы сердца моего уже не хватает смотреть на то, что творится в Отечестве. Видеть, как в Беларуси разрушается Беларусь. Я уже где-то говорил, что если раньше невыносимо жалел об уходе моих старших друзей, Адамовича, Быкова, Бородулина, Буравкина, то теперь думаю: как вовремя ушли! Чтобы не сходить с ума, видя, как отменяется то, ради чего они не только писали — ради чего жили.
— У вас не возникает проблем на границе, когда возвращаетесь из зарубежных путешествий в Минск? Интересуюсь, так как сейчас у многих проверяют телефоны, некоторых приглашают на личный досмотр…
— За те полтора года, которые нахожусь в Польше, я трижды приезжал домой — и никаких особых проблем не возникало. Не факт, конечно, что не возникнут, но что ж… Мне Рыгор Бородулин, который не слишком одобрял мой отход от поэзии к политике, когда-то говорил: «Тебя бы еще на площади или в тюрьме кончили — и была бы у тебя не биография, а песня». Ну, он был известный шутник…
— Вам о политике можно задавать вопросы? Спрашиваю, так как сегодня некоторые остерегаются открыто говорить о том, что думают…
— Можно. Хотя я давно уже политикой не занимаюсь. Но высказывать свое понимание сегодняшней политической ситуации никто мне не может запретить.
— Одна из поэм вашей новой книги — о войне в Украине. И называется поэма «Вайна, якой няма». Звучание ее трагическое, в финале даже апокалипсическое. Что для вас эта война?
— Вопрос насколько сложный, настолько же болезненный… Коротко (написал книгу сам и назвал ее «Сам») на него не ответишь.
Вот вы спрашивали о здоровье… Так ничего во мне так не болит, как Украина. Всю жизнь я только и слышал, причем, не откуда-нибудь слышал, а из Москвы, из Кремля, что Беларусь, Украина, Россия — три сестры, что все мы братья. И вдруг пошел брат на брата. И как раз оттуда пошел, откуда я слышал, что мы — одна кровь. Такое может не болеть только нелюдям. Тем, у кого нет души, у кого мертвое сердце.
Война, в которой убивают друг друга люди, недавно называвшиеся братьями, — это античная трагедия.
И если так или иначе я могу понять ее постановщиков, исполнителей ролей, то декораторов ее не могу понять никак. Ее гримеров, выдающих черное за белое, ее трубадуров, а самое сложное — понять античный хор, который в классических трагедиях Эврипида, Эсхила, Софокла олицетворяет народ, роль которого — объяснение событий и оценка поступков героев с точки зрения морали. Так вот когда античный хор в России поет братоубийственной войне асану, а в Беларуси народ слушает и как бы согласно молчит (наша хата с краю), тогда что это за народ? Богдановичевское «Народ, беларускі народ, Ты — цёмны, сляпы, быццам крот», — это эмоциональный выдох, который ничего не определяет. Народ не темный, не слепой. Если бы было так, то все было бы понятно. Но оно не так. Поэтому сразу после романа «Гэй Бэн Гіном», который о Купале, я начал писать роман, который о народе. И о его элитах, виновных в том, что происходит с народом, и которые прямо виновны в этой ужасной войне.
— Можете раскрыть содержание вашего нового произведения? Как называется роман, как возникла идея его написания? Что вы поставили целью сказать его читателям?
— Этот роман — попытка ответить на вопрос: почему у нас случилось все именно так, как случилось, а не иначе? Что это: месть истории (условно я и назвал роман «Помста») за то, чем мы в ней не воспользовались? Из-за каких ошибок, по каким причинам? Почти половина текста написалась до войны в Украине, но когда она началась, оказалось, что без углубления в ее причины, ответить на вопрос, почему у нас все так, а не иначе, невозможно. Оказалось, что в написанном мной тексте те же ошибки, что были сделаны в политике, и я должен был от него отказаться. Хотя жалко было. Так чтобы не жалеть о написанном, а главное, не соблазняться им (ведь написано было неплохо), текст тот я просто уничтожил. И снова начал как раз с войны. С ее истории. Сначала с далекой — оттуда, где Переяславская рада с Хмельницким, а потом с истории близкой.
Вот один из ее эпизодов.
Летом 1998 года мне довелось побывать в Волгограде на футбольном турнире парламентариев Беларуси и России. В российской команде играл Геннадий Бурбулис (кстати, литвин по происхождению), с которым познакомились мы еще в начале 80-х в Свердловске, где я читал студентам Уральского политеха стихи, а он — лекции по марксистско-ленинской философии. Так вот, я спросил его, были ли во время подписания Беловежских соглашений (в чем он принимал непосредственное участие) хоть как-то очерчены последствия подписания этого документа? Политическая, экономические, социальные? И он ответил, что ничего такого не было, а была «свободная игра ума». Так и сказал, я на всю жизнь запомнил: «Была свободная игра ума». Вот в этой игре и возникла формулировка: «СССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование».
Ну, ладно: прекращает. А что дальше?.. Соглашения были подписаны без каких-либо оговорок, без каких-либо дополнений, без каких-либо гарантий со стороны инициаторов (руководства России) появления этого документа. Пусть Ельцин с Бурбулисом об этом не думали, они решали исключительно вопрос власти, не могли убрать Горбачева, так убрали из-под него страну, которой он управлял, но подписанты с украинской и белорусской стороны должны были думать про это. Зная историю, зная Россию, внешней политикой которой во все времена был или захват, или возвращение «исконно русских земель». Пусть на то время из-за политического, экономического кризиса ей было не до того. Но ведь нельзя было не задаться вопросом: что будет потом? Какие гарантии, что снова Россия не вернется к имперской идее «собирания земель»?
Ельцину так хотелось тогда сбросить Горбачева, с которым были у него еще и личные счеты, что он подписал бы любые гарантии. Но ни белорусы, ни украинцы ничего не предложили. А потом рассказывали, какие они мудрые политики. Мол, если бы не подписанные ими соглашения, то началась бы война. Так вот в 1991 в Беловеже они и подписали войну в Украине в 2022.
Один из персонажей романа, российский писатель, осознает, что такое видение тех событий не совпадает с принятым. Прежде всего с тем, которое создалось стараниями демократов, в распаде СССР увидевших спасение России от имперской идеи. Но что такое у нас, — спрашивает он, — демократия? Она у нас — как та красная ртуть. Какая-то секретная, стратегически важная вещь, в продаже которой врагам России обвинили Бурбулиса, когда сбрасывали его с корабля власти после ухода Ельцина. А после оказалось, что никакой красной ртути в России не было и нет, так как ее просто не существует в природе.
Это лишь один эпизод нашей недавней истории. А сколько всего было! И 1991, и 1994, и 1996, и 2010, и 2020… Не знаю, хватит ли сил написать.
— Интересно услышать ваши мысли по поводу того, что сегодня происходит в Беларуси. Те, кто уехал за границу, говорят: мол, осенью все изменится. А те, кто остался в стране, понимают, насколько подобные представления далеки от реальности (недавно официально объявили о том, что около 80% белорусов однозначно поддерживают нынешний политический курс).
— Официально у нас все где-то около 80%. Любимая цифра. Так что в этом вопроса нет. Но есть вопрос в том, что в нынешнем политическом курсе белорусы поддерживают? Участие Беларуси в войне?.. Так все белорусы за мир. Репрессии?.. Так еще жива память о тех, кого не стало из-за репрессий прошлого века. Так что 80% поддержки здесь никак не набрать, но очевидно, что из-за агитации и пропаганды она растет. По той простой причине, что большинство людей живет, полагая, что это они сами думают то, что говорит им телевизор.
Я знаю и про зарубежный белорусский оптимизм («этой осенью все закончится»), который заключается в том, что хочется поскорее вернуться домой, и о том, что он далек от той реальности, которая дома.
К сожалению, ничего осенью не закончится, так как нет для этого никаких оснований. Закончиться это не может чьей-то победой: военная победа над Россией с ее людскими и материальными ресурсами — политический сон.
Так же как победа России над Украиной, ведь ради этого России нужно победить чуть ли не весь мир. Так что закончиться война может только через переговоры, через договоренности.
А о чем договариваться? Россия не собирается возвращать то, что забрала (или, как она считает, вернула). В Мариуполе россияне уже покупают квартиры и набирают актеров в театр. А Украина не собирается забранное Россией отдавать. Так что все это не на одну осень и не на одну зиму. Хотя, конечно, нас не должна покидать надежда. Лишь она одна осталась у нас.
— В вашей книге есть такие строки:
«На целе нашым да хрыбта пракусы.
У жылах кроплі стомленай крыві.
Апошнія на свеце беларусы
Памруць з малiтвай: «Беларусь, жыві!»
— Это разве надежда?
— Да. Это надежда.
Беларусь не единожды уже разделывали — и она воскресала.
Мы научились, стиснув зубы, терпеть — и поэтому выживаем.
— Как относитесь к работе так называемой спецкомиссии по возвращению белорусов из-за границы?
— Комиссия эта возникла как бы из понимания того, что с массовой эмиграцией (такой, какой не было еще в нашей истории), с уходом интеллекта что-то надо делать. Ведь это уже вопрос национальной безопасности. Так если подошли к такому пониманию, прекратите преследование и просто дайте людям возможность вернуться. Без всяких комиссий, так как они убегали не от них — убегали от государства. Но ведь не от Отечества, которого государство их лишило, посчитав их виновными перед ним. А разве оно перед ними, набросившись на своих граждан с той жестокостью, с которой набрасываются на врагов, ни в чем не виновато? Так что тут еще вопрос, кто перед кем должен искупать вину. И это не вопрос комиссий.
— В 2011 году в своем последнем слове на суде вы сказали: «Время спаать нацию. К угрозе исчезновения языка и культуры добавилась угроза обрушения экономики, а из-за этого — угроза потери независимости. Необходимы немедленные действия, чтобы этого избежать. Худшее из всего, что в такой ситуации можно сделать — искать виноватых. Углублять раскол общества. А именно этим через показательные суды над своими политическими оппонентами как раз и занимается власть. (…) Мы не дождемся изменений, если не начнем меняться…» На ваш взгляд, белорусы изменились?
— Прошло 12 лет, но, к сожалению, и сегодня можно сказать все то же самое. Даже жестче, так как ситуация катастрофически ухудшилась.
Белорусы, если иметь в виду народ, изменились. Это показал 2020 год. А вот власть — нет. В своих усилиях не допустить никаких изменений она неизменна. Именно отсутствие развития выдается за знаменитую белорусскую стабильность. И если экономика на российских дотациях еще держится, то все остальное, что является не физической, а духовной жизнью, в руинах. Ясно, что они не навсегда, что мы отстроимся. Но сколько времени, сколько усилий затратим, чтобы восстановить то, что можно было не уничтожать!
— Вы знаете, что и «Народная Воля» закрывается? Нет возможностей издавать не только бумажную газету (вопрос с типографией так и не удалось решить), но и даже пдф-версию (проблемы с финансами). Журналисты и другие сотрудники ищут работу…
— Знаю я о ситуации с «Народнай Воляй». Разговаривал с главным редактором, которого искреннее уважаю за многолетнее служение свободному слову, за преданность независимой журналистике. Все эти годы я старался сохранить честь профессии.
Уничтожая внутри страны все независимые СМИ, власти не понимают одной важной вещи, о которой должны были бы помнить еще с уроков школьной физики, на которых объяснялось, почему и для чего на Земле плюсовые и минусовые магнитные полюса.
Для равновесия.
Работа любой системы только в том случае эффективна, если она сбалансирована, уравновешена. Если корабль нагрузить на одну сторону, он утонет. Общественная система — не исключение. В ней сегодня очень опасен крен, и если его не выровнять, то наклоненным бортом мы неизбежно зачерпнем воду. Поверхность бездны.
«Народная воля» — единственное оставшееся в Беларуси легальное независимое издание. Причем, уравновешенное, которое никогда не бросалось в крайности. Его просто необходимо сохранить как инструмент равновесия, что в интересах и общества, и государства. Чтобы не утонуть.
— Напоследок еще одна цитата из вашей новой книги. Четыре строки:
У дрэва, у жалеза век імгненны,
А вечнае
У камянях
Жыве, —
І Беларусь, як карабель каменны,
Што мусіць патануць, а ён плыве!
— Скажите: знаете ли вы, что прежде всего должны мы сделать, чтобы наш белорусский крабель не потонул?
— Есть в мире такая штуковина, которая называется айкофобия. Нелюбовь к своему. К своему языку, культуре, истории… Ведь все, что не свое, лучшее. По сути — это болезнь, которой в разные времена болели разные народы, но у белорусов она хроническая.
Доказательство — наши дети, которых мы как в польское время отдавали в польский, так во времена БССР отдавали и сейчас отдаем в русский язык, приучаем к чужой, как к своей, культуре, истории. И пока мы от этой болезни не избавимся, не полюбим свое, не помогут нам стать полноценной нацией никакие конституции, постановления, законы. Тем более в стране, где иногда не до законов.
Да если бы только иногда! Вот есть закон о языках, принятый еще в 1990 году. Никто до сих пор его не отменял, но кто и когда его исполнял? Более того: ликвидирована общественная организация, деятельность которой была соответствующей этому закону. Белорусский суд ликвидировал в Беларуси Общество белорусского языка! Без всяких причин, кроме той, что оно белорусское. Где еще такое может быть? В Грузии? Армении? Казахстане?.. Нигде такого даже не представить! Я и у нас такого не представлял, но реальность превзошла все мои представления.
И тем не менее: когда вы спросили меня о надежде, и я ответил, что она есть, — это не потому, что так надо сказать, чтобы не потерять веру в Беларусь и любовь к ней. Это нужно просто в себе иметь, с этим жить. И тогда все наши надежды сбудутся.
