Алексей Головкин. Фото Ольги Класковской
Алексею 38 лет, он программист из Гродно. Имеет инвалидность второй группы, болеет гемофилией. В 2021 году за протестные комментарии в сети был приговорен к трем годам лишения свободы. Срок отбывал в бобруйской исправительной колонии № 2. Вышел на свободу в августе прошлого года. Хотя был уверен, что этого не произойдет, так как во время пребывания за решеткой против политзаключенного завели новое уголовное дело.
В декабре 2023 года Алексей экстренно покинул Беларусь и сейчас находится в Швейцарии.
«Очень непривычно чувствовать себя в безопасности, а также не видеть на улицах белорусских маньяков-ментов», — с долей насмешки говорит парень.
Алексей Головкин и друзья белорусской диаспоры в Швейцарии, Фото Ольги Класковской
Боль и радость двадцатого
Сопротивляться системе Алексей начал в 2011 году: тогда парень впервые пришел на акцию протеста.
«Это была эпоха активного развития интернета. Читая новости, просматривая независимые сайты я понял, сколько всего кошмарного и несправедливого происходит в Беларуси. Меня поразил брутальный разгон Площади-2010, возмутил арест кандидатов в президенты. Я присоединился к протестам в 2011 году, выйдя на «молчаливые акции». С этого и началась моя борьба с бесчеловечным режимом», — вспоминает Алексей.
О 2020 году собеседник говорит, что он стал для него полной неожиданностью:
«Меня поразило большое количество людей, вышедших на улицы. Если честно, то в начале протестов я думал, что все будет, как обычно. Выйдем, постоим, покричим лозунги, задержат лидеров, кому-то дадут административки и на этом все».
Алексей не ожидал, что протесты будут такими продолжительными, креативными и массовыми. 2020-й бывший политзаключенный вспоминает и с теплотой, и с болью:
«События двадцатого запомнились и хорошим, и плохим. Хорошее — это такое количество протестующих, плохое — чудовищные зверства силовиков и такие жестокие, массовые репрессии в отношении людей, такие трагические последствия».
«Троллил в сети отъявленных негодяев»
«Я принимал участие почти во всех акциях протеста в Гродно, а также активно писал комментарии в сети. Большинство моих сообщений были адресованы самым отъявленным негодяям в погонах, приспешникам режима, — продолжает бывший политзаключенный. —
Помимо прочего у меня было еще большое количество страниц, в том числе в социальных сетях, которые я использовал для интернет-рекламы, а после начал раздавать их всем желающим. В основном это были страницы в «Одноклассниках». Это любимая соцсеть милиционеров. Я давал протестующим логины и пароли от своих аккаунтов, что позволяло им анонимно писать комментарии».
«Я погорел, выдал себя следующим образом: пошел в школу сдавать свою золотую медаль в знак протеста, и аттестат со своими девятками и десятками. В моей школе находился участок, где происходили фальсификации итогов выборов, — продолжает Алексей. —
Меня вдохновили своим примером другие люди, которые уже сделали подобное. Я решил присоединиться к такой своеобразной акции солидарности. Снял свои действия на видео и выложил в сеть. И не со своей незасвеченной анонимной страницы, а с той, которая уже была в поле зрения силовиков и фигурировала в уголовном деле. То есть это был вопрос времени, когда за мной придут».
«От болевого шока начал терять сознание»
Задержали Алексея Головкина примерно через неделю. Задерживали жестко, никто не брал во внимание наличие инвалидности у парня, которая бросается в глаза даже визуально. Из-за проблем с суставами парню трудно ходить, он хромает. В результате избиения у Алексея открылось сильное кровотечение.
Алексей Головкин. Фото Ольги Класковской
«Я шел по улице, и тут ко мне подбегают несколько человек в штатском, делают подсечку, начинают совать в лицо какие-то удостоверения. Мне надели наручники, затащили в микроавтобус и там избили. Как выяснилось впоследствии, это был ГУБОПиК», — рассказывает гродненец.
«Меня привезли в здание в центре Гродно, там снова избили. Но что удивляться: ГУБОПиК — это террористическая организация, использующая террористические методы. В ИВС у меня открылось кровотечение в суставы и под кожу. У меня не сворачивается кровь, поэтому это естественная реакция моего организма на физическое насилие. До вечера меня вообще не лечили, давали какие-то бессмысленные таблетки.
В результате от болевого шока я начал терять сознание. И уже мой сокамерник поднял шум, начал молотить в дверь, сотрудники ИВС тогда позвонили моим родителям, чтобы те привезли лекарства, и наконец вызвали «скорую». Врачи бригады сделали мне укол и ближе к утру я более-менее пришел в себя».
Через четыре дня Алексея перевели в гродненскую тюрьму, она же СИЗО № 1. Туда уже начал приходить следователь, и каждый раз, вспоминает парень, служащий приносил с собой новый эпизод:
«В итоге на суд я пришел примерно с двадцатью эпизодами. Моих там было четыре. Все остальные комментарии были написаны другими людьми. Но поскольку аккаунты принадлежали мне, то и комментарии суд посчитал моими. На суде я не отказывался от того, что писал комментарии. Но не признал свою вину, так как не вижу в этом ничего плохого или уголовного».
— Тебя судили по четырем статьям Уголовного кодекса — «Насилие либо угроза применения насилия в отношении сотрудника органов внутренних дел», «Оскорбление представителя власти», «Насилие либо угроза в отношении должностного лица, выполняющего должностные обязанности, или иного лица, выполняющего общественный долг» і «Принуждени». В реальной жизни ты же с этими служащими даже не пересекался. Откуда тогда взялись такие странные трактовки?
— Сложно ответить на этот вопрос. Это же политическое дело. Сажали же на самом деле не за какие-то реальные эпизоды, а за позицию, за нелояльность. Ну, не нашли бы эти комментарии, посадили бы за флаг — очень долго у меня на балконе стоял большой бело-красно-белый флаг, либо за участие в акциях. Поэтому сами по себе комментарии — это просто повод, — делится мыслями бывший политзаключенный.
«Статью «принуждение» мне пришили за то, что я написал одному из оборотней в погонах, что если он не уволится из правоохранительных органов, я расскажу всем его родственникам и друзьям о том, чем он занимается. И эта фраза «увольняйся с работы» послужила поводом, чтобы против меня возбудили дело по статье 185 Уголовного кодекса — «Принуждение». Кстати, довольно редкая статья. Следствие и суд посчитали, что своим комментарием я заставлял должностное лицо уволиться с работы», — рассказывает Алексей.
Алексей Головкин. Фото Ольги Класковской
«Среди потерпевших — Шуневич и Караев»
«У меня было около десяти судебных заседаний, в какой — то момент вся эта канитель затянулась, так как главные потерпевшие — бывший министр МВД Шуневич и действующий на тот момент министр МВД Караев — на судебные заседания не являлись, — продолжает парень. — После они прислали в суд письма, где сообщили, что «не могут явиться в суд, потому что находятся не на территории Республики Беларусь». Также написали, что у них есть ко мне претензии, и меня надо посадить, потому что я серьезно нарушил закон и так далее».
«Кстати, Шуневич на момент опубликования мной комментария не являлся уже действующим сотрудником МВД, поэтому статья «оскорбление должностного лица» в данном случае полностью притянута за уши. Впрочем, как и все остальное», — добавляет собеседник.
По словам Алексея, все другие так называемые потерпевшие резко «заболели» и на суд пришел только один из них. Гособвинитель запросил для Алексея Головкина пять лет лишения свободы. Суд дал три.
«Витольд мечтал показать мне Березовку»
— В СИЗО я долгое время сидел в одной камере с Витольдом Ашурком. Витольд был первым политзаключенным, которого я встретил за решеткой. Мы заехали с ним в СИЗО в один день с разницей примерно в один час. Только меня забросили в камеру, как открылась дверь и зашел Витольд.
Это умнейший, интеллигентнейший человек, настоящий патриот. Сидели мы вместе довольно долго, с декабря 2020-го по апрель 2021-го, пока Витольда не забрали на этап в Шкловскую колонию.
Мы крепко подружились.
— Какие у тебя остались воспоминания о Витольде? О чем вы говорили, о чем он рассказывал, каким он тебе запомнился?
— Про Витольда Ашурка могу сказать только самое лучшее. Мы все время о чем-то разговаривали, потому что он очень интересный человек. О будущем Беларуси, ее прошлом, истории. Витольд очень начитан и эрудирован.
В начале отсидки нам еще отдавали письма. Витольду их всегда приходило очень много. Он всегда отвечал на каждое письмо, он очень дорожил этой поддержкой, каждым человеком.
Мы строили планы, что будем делать после освобождения. Мечтали. Витольд обещал, что после выхода из заключения он покажет мне Лиду и свою родную Березовку.
Мы с Витольдом все время сохраняли позитивный настрой: были уверены, что скоро все закончится, что мы не будем сидеть долго. Думали: ну вот, еще пару месяцев посидим — и все, стены рухнут. Осознание того, что этого не произойдет, пришло только со временем.
О смерти Витольда Ашурок Алексей узнал от своего адвоката. Говорит, до сих пор не может поверить, что Витольда больше нет. Гибель своего друга Алексей называет не иначе, как убийство.
«В мае 2021 года происходило последнее судебное заседание по моему делу, там адвокат и сообщил мне трагическую новость… Я понимал, что к Витольду тюремщики будут принимать очень жесткие меры, но не ожидал, что его так цинично убьют. Я до сих пор шокирован», — рассказывает бывший политзаключенный.
«Витольд очень любил свою жену Олю. Каждый день с большой теплотой вспоминал о ней. Витольд никогда никому не перемывал кости, не говорил о людях плохого. Либо хорошо, либо ничего», — делится воспоминаниями Алексей.
«Гундарь не боится абсолютно никого и ничего»
«С Владимиром Гундарем мы сидели в одном отряде для инвалидов. Но встретились в колонии уже накануне моего освобождения. Дело в том, что Владимира очень долго мариновали в СИЗО, поэтому в колонию он заехал довольно поздно», — говорит Алексей Головкин.
Алексей Головкин. Фото Ольги Класковской
Вспоминая господина Владимира, собеседник отмечает, что «этот человек не боится абсолютно никого и ничего, тюремной администрации для него не существует, они для него никто».
«Из-за своей принципиальности и мужества он не вылезает из ШИЗО… Думаю, что сейчас он скорее всего находится в ПКТ», — продолжает парень и добавляет, что «над Владимиром постоянно издевался так называемый актив — заключенные, работающие на администрацию».
«Это все происходило на моих глазах: на него кричали, оскорбляли, угрожали избить, упрекали, что медленно ходит (у Владимира Гундаря нет одной ноги — О.К.). В этих издевательствах принимали непосредственное участие завхоз 16-го отряда Ермолаев — мерзкая личность, которая ходит по зоне в красно-зеленых шортах и выбивает у осужденных деньги на ремонты, а если зеки не соглашаются, он им всячески мстит.
И старший секции, в которой жил Вова. Его зовут Антонас Юодайтис, литовец с белорусским гражданством, который очень любил Лукашенко и ругал Литву. Он все время доносил на Гундаря. Владимир просил меня обнародовать эту информацию».
«Володя очень стойкий человек, — продолжает Алексей. — Он постоянно говорил нам, что все будет хорошо, держится он очень достойно и духом не падает».
«В колонии я встретил много политзаключенных, среди них — Дмитрий Фурманов, Олег Кулеша, Ваня Вербицкий. Последний за комментарии в сети получил статус террориста и приговор восемь с чем-то лет.
Некоторое время мы сидели в одном отряде с Геннадием Федыничем. Не знаю, есть ли у него инвалидность, но ее объективно нужно давать, так как Геннадий с трудом передвигается, ходит медленно, маленькими шагами. Несмотря на состояние здоровья, Гену заставляют ходить с метлой на промзону и убирать мусор».
«Конвоиры смеялись над моей хромотой»
— Все мои этапы происходили в наручниках и транзитом через другие следственные изоляторы. Конвоиром было смешно, когда видели, как я на одной ноге, в наручниках, с сумкой карабкаюсь на высокие ступени поезда. Но я справлялся, залезал.
В лучшем случае конвоиры, глядя на меня, демонстрировали равнодушие или отворачивались. А так в основном смеялись, им было забавно».
В колонии самым тяжелым периодом для меня стало, пожалуй, пребывание в карантине. Все время на ногах, надо стоять по струнке, питание намного хуже и его меньше, чем для осужденных в отрядах. Все это делается намеренно, чтобы с самого начала отбить у человека желание качать права и хоть как-то сопротивляться, чтобы он растерялся, смутился и потерял себя. Из-под твоих ног профессионально выбивают почву.
Прилечь в карантине нельзя было. Да и в отряде в колонии тоже. Чтобы получить постоянный постельный режим, ты должен быть парализованным либо иметь последнюю стадию рака. С моей болезнью мне никаких поблажек не давали. И вообще в нашем отряде не помню ни одного осужденного, которому бы разрешалось лежать.
После карантина Алексея Головкина перевели в отряд для инвалидов. «Он особо ничем не отличается от других отрядов. Разница, пожалуй, в том, что все пакости и подставы тюремщики делают там не своими руками, а руками других заключенных, так называемого актива», — говорит бывший политзаключенный.
За время отсидки Алексей получил несколько взысканий. «Как составлялись рапорты? Ко мне подходил завхоз (на эту должность администрация назначает лиц из числа осужденных — О.К.) и говорил напрямую: «менты мне сказали, что надо организовать тебе нарушение».
И поскольку как бы придраться ко мне особо не за что, завхоз говорил: давай, мол, ты сам признайся в правонарушении, тогда все будет хорошо, строго не накажут и в ШИЗО ты не пойдешь. Если же начнешь выпендриваться, то последствия будут хуже.
Признайся в том, что ты лежал на нарах в дневное время», — сказал мне как-то завхоз. Я так и написал в объяснении: «в такой-то день я лежал на нарах, вину признаю, больше не буду».
Меня повели на комиссию по наказанию к начальнику колонии. Начальник, что смешно, делает вид, что внимательно читает бумаги и разбирается. Потом делает вид, что злится на меня. Таких «нарушений» у меня было два за время отсидки. Один раз в качестве взыскания меня лишили посылки, второй — свидания.
Отряд почти на 99 процентов состоял из инвалидов. Но были и редкие исключения. Как-то в наш отряд забросили вполне здорового парня, политзаключенного, спортсмена. Намеренно забросили, чтобы психологически давить на него. В нашем отряде же не только инвалиды с физическими увечьями были: более половины составляли люди с психическими отклонениями, включая бомжей. Вы можете себе представить, какая там была атмосфера. Это то же самое, когда психически здоровый человек находится в психбольнице. Наш отряд считался отстойником и на тюремном жаргоне назывался «викингом».
Из-за тяжелой психологической атмосферы я просился в обычный отряд, но мне отказали.
«В какой-то момент меня полностью оставили без жизненно необходимых уколов»
— Проверки у нас были такие же, как и в обычных отрядах, и такое же их такое же их количество. В принципе я мог написать в санчасть и попросить, чтобы мне разрешили во время проверок сидеть на скамейке. Но принципиально не делал этого, так как хотел стоять на проверке с другими политзаключенными, с которыми выходил на проверку в тот самый локальный участок. В знак солидарности я хотел стоять рядом с ними, пусть и на костылях.
В колонии с медицинской помощью было хуже, чем в СИЗО. Если в СИЗО доктор приходил ко мне довольно быстро и сразу же делал укол, то в колонии я приходил в санчасть, говорил, что мне плохо, но мне не помогали. Я никак не мог доказать, что у меня началось внутреннее кровотечение, в начале же этого процесса не видно, я его только чувствую: за столько лет уже научился безошибочно распознавать его.
И только спустя какое-то время, когда нога опухала и делалась зеленой, мне делали укол (VIII антигемофильный фактор — О. К.). Хотя у меня и были с собой все медицинские справки о состоянии здоровья, все инструкции, как и когда мне нужно вводить препараты, — тюремные медики это игнорировали.
Такой укол нужно делать сразу, когда человек начинает чувствовать себя плохо, а не ждать.
За пару месяцев до освобождения тюремный медик вообще сказал мне, что мои лекарства в колонии закончились, и, мол, будешь лечиться уже дома, потерпишь. То есть последние два месяца я вообще без уколов сидел.
Новая уголовка, отъезд из Беларуси, мечты о переменах
— Когда я находился в колонии, против меня завели новое уголовное дело, по тем же самым статьям. Нашлись якобы еще другие пострадавшие — сотрудница ОМОНа и две сотрудницы избирательных комиссий, которых я, согласно следствию, якобы оскорбил в сети. Из колонии меня переводят в СИЗО. Но никаких следственных мероприятий со мной не проводят. Пришел следователь, задал пару вопросов и ушел.
Меня возвращают в колонию, но через месяц снова везут в СИЗО. И опять для того, чтобы пришел тот самый следователь и задал те же самые пару вопросов. А после меня снова возвращают в колонию.
Алексей Головкин. Фото Ольги Класковской
Я был убежден, что не выйду на свободу в августе 2023 года, тем более что и следователь сказал мне, что, мол, «придется еще посидеть». Но, как ни странно, меня выпустили. Это было очень неожиданно. Чем закончилась и закончилась ли эта история с новым уголовным делом, мне неизвестно — никаких бумаг на этот счет я не получал.
Когда я подходил к тюремным воротам в день освобождения, я думал, что там меня уже ждет бус с милицией, что меня сразу задержат по новому уголовному делу и домой я не доеду.
Все время в Беларуси жил в напряжении, все ждал, когда за мной снова придут. В определенный момент понял, что не стоит больше испытывать судьбу, и принял решение уехать.
Я уверен, что лукашенковский режим рано или поздно рухнет. В исторической перспективе любая диктатура обречена на поражение. Все обязательно изменится. Другой вопрос — когда? И вот тут трудно давать точные прогнозы. Остается только надеяться, что вскоре, — подытоживает собеседник «Новага Часу».
Алексей Головкин и члены белорусской диаспоры в Швейцарии. Фото Ольги Класковской
Читайте также:
